Неважно, чем ты нашпигован, коль такая тьма вокруг. Сизый круг света выхватывает истертую в пыль красную дорожку. Она не клубится под ногами. Когда подобного рода субстанция прибита к земле, не шелохнется - тут-то понимаешь ничтожные размеры планеты и необъятность Вселенной. Откуда-то появились звезды, и засияла луна. Воспаленная бледность - такое бывает, когда тьма Вселенной торжествует над жалким Солнцем и его маломощными спутниками. На балу у Сатаны - натертый до неистового жара пятак луны будет единственным украшением и источником света. Ярко, а кровь все равно не красная, а черная. Море затихло. Оттого казалось океаном, вступило в союз с глухим космосом, стелило ему блестящую лунную дорожку. Все огромно, значительно, а лунный след зыбкий, ненадежный, соткан из тысяч свечек-поплавков, которые болтаются в беспечном ярко-синем свечении. Чуть что - вот их и нет. Блеск моря в ночи неприятен. Впрочем - проблеск, и вновь стена грозных кипарисов застилает открывшееся море, которое предало землю с ее пылью, травами, деревьями и - чего уж там! - людишками и нагло, радуясь и жертвуя лунным свечением, прикидывается великим, подобным межзвездному пространству, распахивает обширное лоно свое лунной плошке.
Во второй раз за день почувствовал себя пылинкой. Сначала кувырок с севера на юг (и к этому нужно прилагать усилия, поскольку это есть акт жизни). Вот теперь - кульбит: с земли - на голую площадь перед черным пространством. Этот кульбит и есть наша жизнь - растянуться на краткий миг умирания. Это - каждый день, ежечасно, ежесекундно. В парке Карла Кебаха, в хаосе наваленных глыб, тебе дано увидеть итог многолетних, ежесекундных судорог - пылающая монета Сатаны в небе, предательское море-океан (подстилка звездной бездны) да трясущаяся, как мостик над пропастью, дорожка из лунных черепков на воде. Награда - не рай. Ничтожному человеку уже в радость, если угасающая его душа сможет сделать несколько шажочков по этой мишурной стружке, рассыпанной от воды к небу. Вода, между прочим, соленая. Это от слез людских.
Бывают люди богатые, удачливые и крайне незаметные. Их все равно находят, выковыривают (Бендер - Корейко). Есть деятели, что понимают - рано или поздно, все равно найдут. Персонажи это нервные, деятельные. Особая суета наступает у тех, кто обременен достоянием не материальным, а сыпанул Боженька в голову и сердце неподъемный груз золотого таланта: сталь мысли, жемчуг фантазий, алмазы чувств. И денежные, и духовные холерики от привалившего богатства дуркуют. Каждую свою трату они обставляют с шиком, по-гусарски. Смысл - в акте пожертвования, в его оглушительных размерах. Много таких гуляк на Руси. Дед Каширин, Иудушка Головлев - а все же и в них есть широкое, дикое. Не дядюшки Скруджи. Березовский - позер, авантюрист, опасный затейник - первым учредил премию «Триумф». В основном награждали людей достойных. «Береза» швырнул - нате, пользуйтесь. Удавил себя (как и купец Лютов) оттого, что обеднел. Лучше не жить, чем жить без России и без бабла. Почему среди большинства евреев такая лютая любовь-ненависть к России? Губанов, читая свою «Полину», вскакивал на стол, хрипел простужено, а потом, пьянея, спрашивал шепотом у друзей: «Ну, скажи, я точно гений?»
У меня нет ни бабла, ни великих талантов. Только чувствую, придавленный плитой космоса посреди лучшего в мире парка, - и гусары, и позеры, и фантазеры, и подобные мне убогие Скруджи никогда перед Богом не окажемся. Тьма и тьма. Одна надежда - несколько шагов, после смерти тела, остывающей душе по лунному мусору на поверхности вод.
Во мраке послышалось телевизионное щебетание. Вывернули из-за камня - шалман. Пять-шесть посетителей пьют вино, а сразу за кафешкой - крутая каменная лестница наверх. Кончик удочки теперь был тверд: туда, наверх. Н., В., Г., Ю. и я выкатились на главную улицу Алупки. А там - и «Владимирский централ». Кто-то хрипит: «Я уеду в Лондон». Ряды сувениров. Запах - сандаловое дерево. Амурчик. Фонтанчик. Чебуреки и их острый, сытный запах. Не хило - в прошлом году шесть гривен за штучку. Нынче - 10.
