В 69-м году, прибежав к Разумовым, я застал Андрея за странным делом – он сидел возле большого магнитофона «Днипро» (с зелененьким глазком) и слушал запись чего-то необычного – это вроде была музыка, а вроде какой-то грохот. Грохот перекатывался волнами. Звуки окружали какое-то пение. Пели двое или трое парней. Пели порывисто, подчиняясь очень четкому ритму.
Я-то привык к исполнениям отца и к детским песенкам школы. То, что я услышал у Андрея, было не похоже на то, что слышал раньше. Глаза у него лихорадочно блестели. «Слышишь, это «Битлз», - с придыханием почти прошептал он. Я сказал, что мне музыка не нравится, что надо поскорее ее выключить и идти гулять. Стояла прекрасная, зимняя погода. Тут Андрей завелся: как это, мол, так, тебе не нравятся «Битлз». Не хочешь «Битлз», вот тебе еще. И снова тот же странный ритмический грохот. Только пел уже один мужик. Как-то пронзительно пел, можно сказать, нагло и вызывающе.
Пришлось спросить, что так своеобразно грохочет. Это электрические гитары – лидер-гитара, ритм-гитара и бас-гитара. Меня заинтересовало – как это, гитара и электрическая. Она что, прямо к розетке подключается? Да, к розетке, но только между розеткой и гитарой есть устройство, ящичек такой. Усилитель называется. Еще колонки, чтоб своеобразный звук гитары звучал громко, очень громко.
«Вот сейчас, - сказал Андрей, - я поставил тебе группу под названием «Криденс». «Криденс»-то тебе нравится?» Ни «Криденс», ни «Битлз» не понравились. Но названия запомнились сразу. И история с гитарами, которые работают от розетки, как утюги.
Придя домой, я рассказал маме про странную музыку, а сам сел рисовать. У меня получились люди в черном, с гитарами, подключенными проводами прямо к розеткам. Какие были усилители и колонки, я не знал. Нарисовал их маленькими по бокам. Самыми большими были мужики. С длинными волосами. Гитары были синими и красными. Ударника не было. Про то, что есть ударник, Андрей мне рассказать не успел. Рассказал, что музыканты с длинными волосами.
Внизу вывел аккуратно: «Криденс». Мать спросила, что я там карябаю. Сказал, что рисую музыку, которую слушает Андрей. Мама приготовила ужин, и мы отправились к Разумовым. Маме стало интересно.
У Разумовых сидел испуганный Андрей, а его родители что-то бурно между собой выясняли. Речь как раз шла о магнитофонных записях. Выяснили, откуда взялись эти несколько коробок с записями. Привез двоюродный брат из Козловки. Как пояснял Андрей, их у него много. Он переписал Андрею, а когда приезжал в последний раз, оставил. Дядю Рэма возмутило то, что он взял чистую пленку, которую принесли для домашних записей (знакомые, домашние праздники и лепет любимой Маринки), и ничего не сказал.
«Нет, весь этот шум я сотру. Хорошо хоть пленка нашлась. А я думаю, куда она делась!» - сердито говорил дядя Рэм. Андрей канючил, что стирать ничего не надо, что ему больше неоткуда будет взять записи и что «Битлз» - это то же самое, что и Иоганн Себастьян Бах. Он настаивал на Бахе. То ли от волнения у него выскочила эта фамилия, то ли в музыкалке он разучивал какие-то баховские пьесы.
Когда мама попросила послушать музыку, Разумовы оживились. «Послушай, Нина, и скажи, как тебе эти звуки. У нас на политинформациях и на «педагогическом мастерстве» об этих самых «Битлз» рассказывают ужасные вещи. По улице они ходят с длиннющими волосами. Оказывается, там не только «Битлз». Их много. Видите ли, «Криденс» какие-то», - приговаривала Нина Ивановна.
Поставили музыку. Шум, грохот. Затеялся спор – уже с моей матерью. Андрей опять про то, что «Битлз» такие же великие, как Бах. Моя мать – в противоположную сторону: заявлять о том, что этот грохот не хуже Баха, смешно. Какой Бах? «Калинка-малинка» и то лучше. Они и волосы-то длинные носят для того, чтобы привлечь внимание к своей музыке. Не будет волос - и слушать никто не станет. Видно, у мамы тоже были политинформации.
Чашу терпения взрослых переполнило мое резкое заявление относительно «Криденс». Мне хотелось поддержать друга, и на свет божий явился рисунок с черными мужиками и красно-синими гитарами. Эффект, произведенный моим творчеством, был потрясающим. Увидев сие творение, Нина Ивановна и мать в один голос вскрикнули: «Ага, вот оно, уже пошло!» Дядя Рэм заявил, что это его пленка, и он будет записывать на них Маринкин утренник. Никаких «Криденс».
Пленки были заполнены детскими утренниками и веселыми застольями. Андрей же занялся музыкой основательно. Проблема старых пленок: постоянно рвались, и их приходилось склеивать уксусом.
Во второй половине 70-х пошли жванецкие, хазановы (дядя Рэм любил послушать их изгаляния – поклеп на советскую власть). Андрей все это записывал на хорошую пленку, потом взрослые садились и слушали. Отцу с матерью особенно не нравился Жванецкий с этими его полуфразочками, полунамеками, многозначительными паузами. Но говорили: «Это же Жванецкий, он написал самые знаменитые монологи Райкина».
Мне эти хохотуны и гаденыши не нравились. Появится такой, на магнитофоне, и злобствует против нашей жизни, что-то ему не нравится. Во-первых, ты этого деятеля не видишь. Какой он из себя – толстый, тонкий – напрягаешь (а он этого и не стоит) фантазию, пытаешься завершить образ, присобачить его к потоку слов, льющихся с магнитофонной катушки.
А во-вторых, раздражало стремление некоторых слушателей раздуть из чтецов невесть что. «Он пишет для Райкина! И это еще не все! На самом деле он такое вам скажет, такое, чего вы и не слышали никогда!» Послушаешь этот «эксклюзив» и понимаешь: весь секрет в том, что автор «пинает» страну, в которой живет.
И в-третьих, чувствовалось - исполнитель юморесок прекрасно знает, где та грань, переступать которую нельзя. Ты встань и скажи просто, без «кулинарных техникумов», что все вокруг обрыдло, все ты здесь ненавидишь. Да скажи так сильно, чтоб тебя власть, сволочугу, тут же и чпокнула.
Впоследствии узнал, что такие люди были. Их было очень мало. При Сталине было проще. А потом пошла какая-то муть – где друг, где враг? Расплодились магнитофонные шуты. Вроде и гадости говорят, но кто-то наверху все это терпит. Не просто терпит, кому-то вся эта грязная дребедень нравится. А шутам нравится вот это самое – и грязь лить, и жить в грязи, которую сами же развели. Никакой Запад им не нужен. Да и Западу они не нужны. Фигура пачкуна раздувалась до немыслимых размеров.
Чувствовалось, что дядя Рэм, слушая московский эксклюзив, и сам становился значительнее.
Моя мама начинала доказывать после прослушиваний, что ничего хорошего в выступлениях она не услышала. Тем более гениального.
Мама нравилась дяде Рэму, но ему не нравились ее мысли. Эта двойственность делала его нерешительным в спорах. Мама чувствовала эту нерешительность и думала, что одолевает дядю Рэма в споре. Как же! Переубедить в чем-то такого упертого человека было чрезвычайно трудно.
Когда мама особенно расходилась, Нина Ивановна вздыхала: «Ну, ты, Нина, совсем какая-то пионерка». Отец уклонялся от подобных прослушиваний. Страна в 70-х делилась на сторонников советской власти и ее противников. Это был нутряной, инстинктивный спор. «Я чувствую, что эта страна мне не нравится» - и точка. А было и другое: «Я чувствую, что эта страна мне нравится» - и баста.
