i_molyakov

Все время - минус 10°. И 5-го, и 15-го, и 20 февраля. День длинный, видимо, сам дневной свет поедает снег. В конце декабря, когда в четыре темно, белизна измельченной в снежинки стылой воды очень нужна. В конце февраля, когда темнеет в половине седьмого, заменители белому свету ни к чему. Лживость искристого российского богатства - сугробов и снежных навалов. Чуть стал не нужен - и обиделся, подернулся серой пленкой, а в складках и вовсе черен. Вечером свет гаснет неохотно. Злит затертый ногами до ледяных прогалин утрамбованный снежок. И вот когда гаснет солнце, по нижним срезам начинающих густеть облаков кровавой пылью рассыпается последний луч.

В такой момент спускался по ветхому асфальту сельской улицы. Шел тихонько. Серая дорога, под ногами, будто твердым салом смазана - густеет на голом холоде грязный иней. Шапка-ушанка, весьма старинная курточка и огромный портфель через плечо. Тусклые огни в окнах навевают мысли о странной хижине истории. Волк и три молодые свиньи. Последняя свинья выстроила каменный дом и приняла у себя (вот здесь чистая ложь!) двух глупых родичей, что слепили домушки из соломы и тростника. На самом деле в каменный дом свинья свиней не впустила бы. Волк слопал бы хрюшек поодиночке: одну из соломенной мазанки, другую тоже в мазанке, но с камышовой крышей. Но, когда волчара приперся к каменному строению (без всякой овечьей шкуры, естественно), то самая хитрая хрюшка волку бы не далась. Вот и вся сказка. Волк, вроде, сыт, но преимущество (небольшое), все же, у хряка. Преимущество не в сытости - в тепле. Волк, хоть и сыт, да продрог.

А тут все время минус 10°. И конечно же, в выигрыше остаются чистые свиньи. Так же, как все время предвесенний снег оказывается обманщиком - темнея от злости, что уж не источник белого света для человека. По заиндевевшей улице иду не один. Дома - 2 кота. Парамон и Филимон. Сначала из-под брюха легковой «Тойоты» вальяжно вываливается мой сибирский - круглый, как шарик, на полноватеньких серых лапках Филя. Окрас благородный, серый, периода упадка снежной империи. Пристраивается рядом, мяукнув раза два ради приличия. На Коровьева похожу слабо - толст и, к тому же, возраст. Но Филя вполне мог бы сойти за наглого Бегемота. Таинственное время смены сезонов. Голова кружится, и кажется, что Филя увеличивается в размерах, головой мне уже по пояс, хоть только что был ниже колена. Вот и калитка в заборе. Мигает на столбе лампа. Тут из-за сугроба солидно (будто лев) выпрыгивает Парамон (второй). Один глаз фосфоресцирует зеленью, второго нет - выдрали в драке. Наваждение кончается. Филя из Бегемота превращается в обычного кота Филимона. Остается лишь боль в голове.

Осенью иногда охватывал гнев. В конце зимы накатывает ужас. Что болит в голове? Что, на короткое время, перевернуло мир и превратило Филю в весьма внушительного монстра? И есть ли эта сила выражение того, что мы считаем жизнью. Здесь - не до картинок. Голова разрывается от протянувшейся, сквозь студень мозга, мысли, как процесса. На столе, в гламурном журнале, - красоты Шотландии. Стивенсон говаривал, что есть разница между сытным обедом и долгой жизнью. Состоит в том, что за обедом десерт подают в конце. Натыкаюсь на мясной шотландский бульон (это после сусальных рассказов про какую-то Лену, что из Чувашии попала в Эдинбург и там стала магистром чего-то, и Еленой Ксенофонтовной, что в Шотландии гуляла по древним руинам). Бульон производил неприятное впечатление. Уж на что противен французский луковый суп, но его вид куда приятнее шотландской похлебки. Почему на Западе так и не научились варить щей или борщей? Еда - процесс суперчувственный: чавкающий с голода человек так же грубо откровенен, как голый дядька. Что, Европа лишена обжигающей чувственности, какой исходят до кипения разогретые щи? Среди зеленых корешков и крупного риса набухли толстые пузырьки. Бульон чуть тепловат, видимо, только-только начал закисать, пузырясь. Зачем в этом полусупе (недосупе) целые полешки твердой, не проваренной моркови? Будто рассказы пожилой Татьяны Васильевны о сплетенных из мочала куколках. И это в издании о туристических красотах горной страны в Северном море. Почему-то Юра Спиридонов с рассказами о том, что он еще и артист и скоро поедет в город Луганск. Такая мешанина точно закиснет, как шотландская похлебка. Дело спасает янтарная бутылочка виски. Буннахавен - цвет напитка, как цвет солнца, падающего за горизонт в конце февраля. Пить это, видимо, нелегко - с ног сшибают запахи йода, дегтя, торфа и креозота. Вкуснота - закисший супчик да самогон (чонкинский - из дерьма). Хорошо, что не пью. Буду пьянеть от звенящих в раздолбанной башке фантазий, прогуливаясь в морозной мгле с Филей-Бегемотом.