У «Сурпана», что на заливе - еще одна художественная лавка. Побольше, чем на Карла Маркса, и уж куда как представительнее, чем в доме «моего» мраморного горбуна на Ленина. Обзор шире оттого, что из лавки - сразу зрительный зал. В зрительном зале можно покупать работы, если лично поговоришь с автором. Может и не продать. А вот в лавке - без личных бесед. Багет. Много сувениров и чувашской вышивки. Для меня неоспоримо - живопись имеет свой национальный язык. Миттов и Агеев удивительно «языкасты», но по-своему, по-чувашски. И Витти Праски - редкий хранитель художественного языка. В «Сурпане» столкновение двух начал сильнее, чем во всех остальных художественных лавках: стандартные скачущие лошади, ленивые тигры, полуголые девицы и бесконечная художественная фотография: Чебоксары в утренних лучах, а вот лунная дорожка возле лучших в Европе фонтанов. Полянки, лесочки, цветочки - и ни одного запоминающегося, мощного волжского вида. Рыбкин хоть ранние одуванчики на местной глине рисует. Ощущение: подними глаза - вот изгородь из жердей, картофельный приусадебный участок, да две-три кривые яблоньки - Чувашия. В «Сурпане» между парусниками на сладеньких волнах и броской национальной вышивкой пропасть. Какие-то огромные платки, и маленькие глиняные светильники. Искусство трудно оттого, что в нем существенное - особенное, а общее так себе, на втором плане.
В коллекции Святослава Рихтера был Фальк и, кажется, Кузнецов (колорист 20-30-х годов). Имея дело с предметами искусства, особенное должно обязательно быть продолжено в особенном каждого отдельного собирателя. В человеке диктат особенного гораздо слабее, чем в художественном произведении. В двадцатом веке это общее, стандартное начало ценится особенно. В двадцать первом веке уже и общее не спасает. Значит, человечество доживает последнюю сотню лет. Не нужны ни права человека (общее), ни своеволие (особенное), если исчезает сам человек, а за ним и само человечество. В художественных магазинах, несмотря на пестроту художественного сора, сильно трагическое начало. Все собранное в них подчинено не особенному - воле коллекционера - а бездушному и очень общему явлению - деньгам. Надо продать картину, ибо очень хочется кушать. Давно известно: Ван Гог за всю жизнь практически не продал ни одной картины. Вопрос: что разрушительнее для художника - плотоядное чувство денег или услуг, полученных за свое творение, или всего лишь неосуществленное стремление к продаже изделия, являющегося выжимкой твоего особенного. Если Ван Гог не имел продаж, если он не имел даже намерений что-либо продать или обменять на деньги, тогда он велик. Не стоит тогда удивляться астрономическим суммам, что выкладывают за его работы на современных аукционах. Большинство человечества, рабски приверженного общему, мстит нищему мазиле за его дождь, что прошел в городишке Арль уже давно-давно.
В «Сурпане» никто никому не мстит. Общие сюжеты, общие побуждения, средний (ниже среднего) уровень товара. Искусство здесь больше не живет. В лавке сувениров и то не так противно. К тому же там, в сувенирных лавках, так не издеваются над художественным языком народа. Особенным людям плохо в эмиграции (хотя художнику Иванову, писателям Тургеневу и Гоголю в эмиграции было очень даже ничего). Но как нелепо, страдательно выглядят среди полотен, являющихся общим местом, редкие-редкие настоящие картины. Произведения художника в эмиграции в стране под названием «пошлость». Трудно. Вдруг особенное, частное, в обратной перспективе есть результат коллективных усилий целых поколений. Если нет этого «втискивания» поколений в художественный предмет, то тогда Пушкин писал не поэмы, а рабочие сценарии (Эйзенштейн). В ворохе картин, скульптур, музыкальных произведений все приготовлено для изучения, подвластно ему.
Чебоксары - городок, где довольно скупо присутствует история. Здесь доминирует серая гладь искусственного залива, а кафедральный собор весьма стандартной постройки середины семнадцатого века почитается за памятник истории и архитектуры. Небольшой домишко мелкого купца - раритет. В общем, искать «философский камень» прекрасного среди крутых волжских оврагов весьма затруднительно.
Кто придумал переместить на территорию жесточайшего художественного конфликта Союз художников? Взяли бы на Ярославской старый бревенчатый дом, да разместились бы в нем - на задворках сельхозинститута - было бы лучше. Видел в этом утлом помещении под «Сурпаном» пару-тройку живописцев: на лицах печать былой интеллигентности, а ходят вокруг да около «художественных товаров». Показалось: один хищно облизнулся, мелькнули длинные клыки вампира. И вновь - тишина. Окаменевшее живое.