Альбом с фотографиями древних скульптур. Вот он, мой мраморный уродец, то ли обезьяна, то ли безобразный горбун, примостившийся у ломбарда, на Ленина. Зло - сила. Какие были морозы нынче! Не раз. Неделями раскаленная грудь мороза вминала деревья, дома, прокисших от стужи людишек. Но мой уродец - хоть бы хны. Улыбочку его - острую и пряную - не стер ни плотный декабрьский ветерок, ни двадцать восемь градусов ниже нуля. Лишь симпатичней и яростней расцветала ухмылка полуживотного-полугорбуна, оставшись единственным живым местом в городе, придавленном бледным солнцем волжской зимы. По телеку показывали местного художника-декоратора - чует силу зла. Говорит: «Сделаю напротив почтамта ледяную скульптуру!» «Ой! - радостно щебечет свистушка с микрофоном. - Детишкам радость. Только бы не разбили хулиганы». Вы, уважаемые чебоксарцы, видели это творение? Злая восточная змея. От ледяного чудища разбежались дети (какой там «разобьют»!). И даже взрослые, нетрезвые мужики обходили сей объект стороной. Чуяли и нетрезвые - сила мороза велика, но и она не способна поломать крепчайшую ось издевательских ухмылочек горбуна у ломбарда и крученого-верченого змееныша-гаденыша возле почты. Пространство, пронзенное стрелой недоброго. И вот настал черед времени. И она поддалась упорному давлению злого. На огромной фотографии - ваза в виде обезьяны. Найдена в провинции Веракрус. Алебастр, а глаза из пирита. Время беспощадно - обезьяна толста. Глаза выпучены, а вывернутые губы прилеплены на круглую морду колечком. Продолговатые уши чутко слушают века. Но не узнать в обезьяне уродца от ломбарда - нельзя. Не почуять, что это та же ухмылка, что у ледяного змееныша - немыслимо. Чудо - века лежат между (в Веракрусе не бывает снега, а солнце не давит морозом, а душит жарой). Разные руки касались мрамора, алебастра и льда. Но веселое зло, как суть в обносках различных материалов и форм, летит сквозь пространства и века. Его тонкий, режущий слух свист не берет человеческое ухо, словно ультразвук, доступный только летучим мышам. Какая-нибудь циничная сволочь скажет - поезжай в город Мехико и в Национальном музее увидишь обезьянку (несущую не тяжелую воду, а все тот же хорошо знакомый горб). Там ты также заметишь тяжелое лицо умершего, с которого сняли маску. Это будет вылитый музыкант Яклашкин - прыткий слуга звуковой, дьявольской феерии - со скорбным постижением великого зла, что не выветрить, не одолеть.
Но где же ютится добро? В каких местах города Чебоксары явит оно нам столь же упорную силу, что и змеино-обезьянье братство? Такие места есть. Местные ломбарды. Не про иконы и чугунные утюги. Не про марки семидесятых и царские денежные знаки. Про картины. На Карла Маркса, в бывшем доме учителя - художественная лавка. Бордовый, плотный кирпич (не то, что современные желто-белые кубики или цементные отбросы. Современный стройматериал создает ощущение легкости - тут ненадежность и несерьезность. Ломбард на Маркса не столь удачен по набору полотен, как лавка художника на Дзержинского. Букетики не столь красочны. Домушки беднее. Почти нет портретов. Жанровая живопись и вовсе не представлена. Есть немного вышивки и национальной одежды. Но тяжкий кирпич, но двери, крашеные масляной краской, но двери в дерматине (коричневом) обязывают. Самый дохленький пейзажик с несчастной русалочкой (только-только с барахолки) в таких немолодых интерьерах увеличивает свою стоимость в разы - антураж-то какой - царских времен. Образы искусства - затертые донельзя - неизбежно отзываются в душах людей. Когда речь о добром, спрятанном от холода за толстыми стенами, то неизбежно делаешь заключение - жалкие картинки о родном и добром вбирают твое немолодое, грузное тело в свой лад и ритм. Ты сам становишься немножечко произведением искусства и почти антиквариатом. Ясно, конечно, - твое явление в мир событие столь же случайное, сколь конечное. А может ли быть объективный конец нейтральным? Или хорошим, как в субъективном творении - в кино? Конец в жизни может ассоциироваться только со злом. Вот оно - на улице, на морозе, щерится, хохочет, легко играет, что с жарой, что с холодом. Добро не абсолютно и имеет место только там, где образ рождает образ. Зло - камень. Добро - круги от этого камня по воде. Одно, другое, третье - до бесконечности. Бесконечность - чудовищный музей отдельных картин добра по поводу сплошного, всепобеждающего зла. Вот только на Маркса добро, данное в изображении, сильно не мастерством изображения, а тем, что это - самые первые круги добра. Они укрыты красным.
