Растрелли - Моцарт архитектуры. Смольный (Воскресенский Новодевичий монастырь) оттого Смольный, что построен на месте Смоляного двора (для адмиралтейских верфей). Огромные кипящие чаны с черным, вязким веществом - и вдруг небесный взлет великолепной постройки. Рядом со смоляными чанами стоял махонький дворец великой княжны (еще не царицы) Елизаветы Петровны. Став государыней (весьма роскошь любила): смоляные чаны убрать, не превзойденный по красоте монастырь - поставить. Что делать именитому итальянцу Растрелли? Полностью на западный манер - нельзя! С Алексея Михайловича пошло: западное в чуланчике, для личного потребления, а при народе - пятиглавые соборы, монастыри с крепостными стенами да попы бородатые. Петр немного развернулся в Питере, но и то: Александро-Невская лавра, что Трезини «ваял», да все с оглядкой на русские потребности. Хотели Петру мавзолей ставить, чтобы на обозрение народу вечно мощи самодержца являть. Деревянный макет сделали (опять же иностранцы). Дело до заготовки гранита дошло, да Екатерина I умерла, а Меншикова отослали в Березово. Осуществили идею с мавзолеем позже. Положили в него человека не менее масштабного, чем Петр, - Ильича. Елизавета, если поскрести государыню основательно, была набожна чрезвычайно, в мистическом¸ православном духе. Никаких Вольтеров, никаких философических сочинений с пьесами. Но итальянское барокко обожала! Вплоть до экстремистского (если иметь в виду сладкую красоту, а не мстительную кончину) рококо. Диванчики на изогнутых ножках да зеркала в кудрявых рамах. На Западе пятиглавых церквей не строили. При Петре - еще и остроконечные шпили. Елизавета говорила зодчему: образец - Успенский собор в Кремле. И итальянец расстарался. Крепостная стена - вот она, только невысокая, с башенками по углам. Основа - греческий равноконечный крест. За стеной - двухэтажные жилые корпуса (кельи и покои настоятельницы). По краям - четыре малых церкви. Наконец, в центре, громада Собора. Пучки колонн, фронтоны различной формы. Были и пилястры. Сооружение цепляет взор самого тупого зрителя, накрепко привязывает к себе и устремляет взор зеваки и все его духовные внутренности (с грязью и слизью) вверх, в небеса. Собор - бело-лазоревый, и небо - лазоревое, пропитанное поздневечерним солнцем. Когда смотришь, как стартует космический корабль, как клубятся яростно и растекаются в разные стороны облака бело-серых отработанных газов, чудится Смольный. Ведь была еще и 150-метровая башня-колокольня (не случайно напротив Смольного собирались зафигачить самый высокий в Европе небоскреб - Газпром-Сити). Тогда, в 1748-м, не удалось. Не получилось с газоскребной иглой в начале двадцать первого века. Если бы успели пронзить небо стремительной башней-иглой, точно бы вышло - из горячей смоляной грязи возникает и рвется в бесприютные невские небеса чудесная межпланетная (или межзвездная) ракета. В двухэтажных покоях нынче - горкомимущество, факультеты международных отношений, социологии, политологии ленинградского университета. За собором деревья старинные и чудовищных размеров. Там, где сейчас факультет международных отношений, в 18-м году выступал Ильич. На площади перед Смольным, на деревянных перекладинах - огромный, медный колокол. Открываются ворота храма - на тележке два старых мужика волокут маленький, большой тяжести колокольчик. Дядьки весело переговариваются с охранником. Один громко говорит: треснет - пять миллионов, кто платить будет? Вокруг мечется в цветных шелках пожившая дама (над верхней губой маленького рта чуть заметные черные усики). Дама «бурлит» балахонами, голос высокий, очень мешает картавость. Говорит много, захлебываясь, понять ничего нельзя. Ясно - страшное волнение за колоколец (да и за пять миллионов тоже). Мужики спихнули тележку с верхней ступеньки крыльца - раз! - заскрипели колесики, и вздохнула, с дребезжанием, медь оригинального изделия. Слышимость отличная - солнце, пустая площадь, я с племянником да грузчики с цветастой женщиной. Два! (а ступенек-то много) - и вновь жалостливый скрип колес, кряхтение несолидной конструкции и медный, сытый вздох. Три, четыре, пять - тележка пошла вразнос, мужики заматерились разборчиво, ясно (дама-черноуска пошла в визг, из-под усиков не слова, а влажные брызги). Тележка слетела на булыжную мостовую, колеса, как по команде, отщелкнулись с оси, ось закарябала с болезненным скрипом, с тонкими искорками по камням. Колоколец встал на ребро, задумчиво замер на мгновение и нехотя рухнул на бок, намертво определив голову свою в неподвижности. Мужик, хоть и старый, но будто восемнадцатилетний атлет, скакнул с предполагаемого места падения метра на полтора. Сделал это спиной вперед. Все замолкли. Где-то через полминуты оцепенения стали аккуратно катать колоколец по мостовой, высматривать - нет ли трещин. Потом начался крик - кто одному из дядек (а тележка была его) купит новую. Охранник ржал. Усатая женщина вдруг четко, жестко сказала: «Заткнись! Я тебе куплю на свои деньги».
Вот так и Россия в 17-м, будто этот колоколец, - завалилась на бок, рухнула, но не треснула. Здесь это было. В Смольном. В пятистах метрах.
