Ленинград. 28 декабря 2017 – 7 января 2018. 83

Надеялся попасть в Капеллу на концерт. Неважно какой – они там всегда хороши. Считал – начало в 20.00. Но оказалось, что Чернушенко дает Новогодний концерт из произведений русской классики, и начался он в 18.00. Прислушался – звуков из зала не доносилось. Сооружение уникальное, охватывает концертное помещение: лестницы, гардероб и кафе первого этажа, коридор на втором этаже – широкий, с высокими потолками, креслами, диванами, на которых в антракте сидят посетители. Магазин музыкальной литературы, компакт-дисков с записями классической музыки обширен. Всегда покупаю что-нибудь из литературы, а на компакт-диск за пятьсот рублей жалко денег. Мне давно приносят самопальные записи по цене сто рублей штучка. Сравниваю звучание одного и другого – идентично. Так чего же тратить деньги! Получалось что-то вроде термоса: за стеклами окон, внешней стеной, пустым коридором был сам сосуд с музыкальным нектаром. Акустика зала хороша, но снаружи не слышно ничего. Сквозь наружные двери проник к кассам – никого, потушен свет. Одинокий охранник в мешковатой униформе, старый и сонный. Посмотрел рыбьими глазами. Словно из египетского подземелья, донеслось: «Не работаем. Касса закрыта». Рассматриваю афиши. Поразил гитарист Зинчук, всегда несколько оплывший, нынче вовсе располнел. Жиденькие кудряшки до плеч, кожаная куртка лопается на белой груди в черной шерсти. Глаза белые (Вию веки открыли). Играет хорошо, но резвость электрогитары не соответствует пузу, выкатившемуся, как у беременной. Старые рокеры поголовно сальные. Если бы плакат передавал запахи, то у Кузьмина, Серьги, Зинчука они были бы неприятными. Елка в стороне от касс незаметна, шары тусклые, лампочки гирлянд погашены. Вспомнился саврасовский снег, еще раз мелькнула мягкая грудь музыканта, стало дурно. Вышел, шатаясь, за двери, услышал далекие вопли пьяненьких и радующихся. «Чему радуются?» - всплыло в голове. Муть прошла, дышать легче, и холодная, как вода, грусть подкатила слезами к глазам. Налево – и в длинную подворотню. Двор с одинокими деревцами. Галерея Кустановича горит голубым светом. В помещении пусто. Стучу об пол ногами – никого. По стенам, на подставках, картины, кажется, белоруса. Он – не белорус, но живет в Минске, впрочем, наоборот: обитает в Питере, будучи белорусом. Фамилию не запомнил, но на информационном щитке фотография – жирный, зинчуковского типа, молодчик, щеки плоские и обширные, нос – маленькая конопушка, глаза небольшие, навыкате. Есть и волосы на лысеющей голове, забраны сзади резинкой. Много подобных молодых дядек ходит – короткая майка с надписью «California», затертые сползающие джинсы, дешевые кеды. Картины – халтура. Экспрессионизм четвертой степени. Кисточками не пользуется. Берет шпатель, малярные помазки. Грубыми сочетаниями цветов намечаются улицы, предметы, троллейбусы, дома. Если малюет такой деятель солнечный денек – все оживает, кажется, идет обильный дождь, только желтый, а не серый. Халтурщики достали. Резкий, как выхлоп, звук разбиваемого стекла, сквозь дверь, ведущую во внутренние помещения галереи, слышится смех, сочный мат. Бас накрывает невнятицу голосов: «Спокойно! Да не суетитесь вы! Всего полбутылки. Есть ящик шампанского и не только. У Витька в заведении в Новый год найдется все… Кое-что… Да…», - радостный вопль «у-р-р-ра» пламенем огнемета вырывается из коридора. Снова подступает муть. Кажется, учуял непредвиденные появления. Но не вышел вон. В середине выставочного зала хорошо знакомые мне белые диваны. Шелестя курткой, бухнулся, осел на мягкую кожу, вытянув ноги в черных брюках из Китая, сдернул шапку. Швырнув ее в дальний угол, схватил первый попавшийся каталог. Там та же мазня русско-белорусского, белорусско-русского. Устало прикрыл глаза и задумался о разбитой бутылке. Представив, как остры и опасны осколки, потихоньку успокоился.