Местный Национальный музей – место святой наивности. Пришел (еще тогда, когда был он пузатеньким, раздавшимся за архитектурные приличия и с подслеповатыми окошками) – и увидел: 85, знаменательный для меня год. Зал Николаева. Огромная, во весь простенок, черно-белая фотография (для тех времен предмет особой гордости). Андриян Григорьевич просунул свою красивую голову (в летчицкой фуражке) между маками. «На родине» - гласила музейная надпись. Голова космонавта торчала между созревшими бошками настоящего опийного (сиреневого) мака. Головы были тяжелы, огромны. Не хватало только «спецов» с бритвами (чтобы делать надрезы) и марлечками (чтобы собирать молочко). В середине восьмидесятых на каждом огороде торчали сухие, гремящие мелким семенем смертоносные растения. Хотел пойти к музейному начальству, сказать – один из первых «космических» представителей человечества (чуваш – и этим достойно гордимся), а голова среди созревшего зловредного урожая. Обращаться с этим вопросом посчитал неэтичным. Что такое наркомания (не алкоголизм!), в Чувашии в те времена знали слабо. Впрочем, вскоре огромная фотография со стены исчезла, и «родина Николаева» перестала ассоциироваться с подозрительными растениями. Зато тогда в Национальном музее не демонстрировали обезьян и тропических гадов. Были только чучела волков и кабанов. Гигантские кости и куски окаменевших деревьев. Мне, музейному человеку, чучела кабанов и бивни мамонтов близки и понятны.
Самые ранние воспоминания. С бабулей в Храме. Уральск. Над входом - огромные кривые бивни мамонта. Внизу - справа – массивные кости доисторического слона. Бабуля – абсолютно неверующая – говорит: «Раньше здесь молились». Я: «Кто?» Бабуля: «Малограмотные люди, а теперь здесь рассказывают правду об истории земли и людей». В глубине собора, там, где раньше располагался алтарь, в стеклянном футляре было выставлено чучело огромной уральской белуги. «Таких огромных рыб, - продолжала бабуля, - уральские казаки поставляли во дворец, к царскому столу». Рыба - старинный символ христианства. В бывшем алтаре - чем не место огромной рыбине! Гораздо лучше, чем лики неких старых дядек, которые будто бы святые, и их нужно поминать. Мой мозг воспитывался идеями, которые стали основами представлений о мироздании. В музей меня тянет оттого, что это место великого застывшего надлома. Был храм, а теперь здесь бивень мамонта. Дико? Нет! Абсолютно естественно и по-человечески. Человек же оттого и человек, что противоречив. Все великие музеи мира – место застывших надломов. Неправильно сросшаяся кость – нехорошо! Музей – собрание неправильно сросшихся переломов времени. Их – множество. Они откровенны, чудовищны и этим интересны. Эрмитаж, Лувр: великое противоречие древнегреческих артефактов и картин французской академической живописи. Французы всегда были склонны к холодному рациональному разврату, а смелыми были в последний раз на Парижских баррикадах под красными знаменами Коммуны. Лувр. Людовик XIY. Во дворе огромные стеклянные пирамиды. Зачем такое вопиющее несоответствие? Но это и есть дух музея. Каждый экспонат – переломанная когда-то с хрустом кость, косточка, хрящик. Дикость, ставшая ценностью. Неестественность, возведенная в объект почитания. Если вы согласны поклоняться, то объект поклонения красив. В огромном и яростном мире такое согласие - редкость. Музей создает иллюзию, что редкость эта естественная. Музейные люди – глубоко больны. Они привыкают к простоте обретения редкостей. Как астматик к астмопеду. Пузатенький Чувашский музей захлестнула подлая стилистика «Макдональдса». Мне не казались дикостью кости в храме. Кому-то (в отличие от меня) кощунством не казалась фуражка майора авиации в опийном маке. Нынче же в музее верещат блохастые обезьяны и трутся чешуйками о мутное стекло питоны. Нормально. Лишь бы «переломы» дикости уже не болели.
