Цивилизация – вещь опасная, как алкоголь в немереных количествах. Она про то, как свалить на окружающих не сделанное тобой. На помощь приходят слово и знак, находящиеся на подхвате у устоявшегося в башке тысячелетиями звучания. Точи деталь: но лучше я буду произносить слова, разводить руками (хороший оратор). Вырежи фигуру – вместо этого бесконечные писания с умным видом (хороший сочинитель). В обретении умения музицировать не ты обрабатываешь звуки, но звуки обрабатывают тебя. Гениальная музыка «взрывает» расчет как главный устой цивилизации. Музицирование антицивилизационно. Цивилизованные люди знают ее революционную опасность, выдумывают ограничения, соответствующие звучанию. Все начинается с ударов там-тама, сипения свирели, совместного пения. В православных храмах нет инструментов. Песнопения, заключенные в узелки слов и нити смыслов, удаются легче, если не звучит начальственный рев органа. Отчего искушение Христа не включили в чарующую негу гармоний? Потому, что писание лежит в начале цивилизации, музыка же для цивилизации (не для культуры!) – погибель. Оттого, приняв вызов, не могут допустить бессмысленности долгих лет, проведенных в обиде не на других, а только на себя – за нерасторопность пальцев, дубоватость кисти рук, нечеткий слух. Много лет, уже после окончания школы, мог подолгу разминать пальцы, отыгрывая гаммы, оттачивая исполнение арпеджио. Зачем? А просто: голыми руками не возьмете, не уничтожите точку сопротивления космическому несовершенству, кем-то в шутку вогнанного в тщедушную фигурку «гомо сапиенса». Разбила болезнь. Правая рука стала не столь прыткой, и играть перестал. Но это оправдание слабости. Ложку и вилку держу ловко, как и раньше, натренировался. Шустро орудую при поедании макарон и котлет. Мог бы и на клавишах восстановиться, да не стал. Воспринимаю это с грустью, словно акт умирания. А вот М. потребности продолжать бессмысленные (в узком смысле) занятия музыкой не прекратил. Разучивает сложные пьесы, тренирует пальцы. Истязает их жестокими пьесами Черни.
«Дом музыки, - оглядывая пылающие желтизной камня и светильников строения, - на дом не очень похож. Раньше улавливали чудо звучания с одной стороны, применяя комплексность: пение, отдельный инструмент, ансамбль из нескольких инструментов, оркестр, наконец, опера. Но в зданиях оперных театров Миланского «Ла-Скала», Парижского «Гранд-Опера». У нас – помещения дворянских собраний. Архитектуру подчиняли опере, симфонии, хотя и ловили «в клетку», но это были клетки «золотые». Сложилось «ядро» классического оркестра. Не перепрыгнешь через инструменты Гварнери, Страдивари, Амати. Хоть какую электронику ни изобретай, но Амати останется Амати. Или рояли «Стэйнвэй». «Звучит» архитектура – парижская, золотая «клетка» - бархат, ложи, галерка и купол, вытягивающий оркестровое звучание к небесам, поближе к не ведомому. Появились новые приемы возведения конструкций. Архитекторы наплевали на «застывшую музыку», стали выделывать «страшилища», походящие на разбитый космический корабль, скелет доисторического ящера. Можно обить зал драгоценными породами дерева, наладить акустику, но отлетит ли девятая симфония Бетховена или сюита «Шехеразада» Римского-Корсакова в небеса? Всюду сплетения металлических труб, как в аэровокзалах, торговых потребиловках. Железного монстра всунули между высотными столбами супергостиницы. Они для меня – словно истуканы с острова пасхи. Кажется – современность, а на самом деле «впадение» в архаику. Что эти монстры, что островные. Издевательство. Среди металлических обломков еще можно разрешить рок-концерт. Металл – к металлу. Квартеты Шостаковича непотребны под современными светильниками и микрофонами. Тут нужны свечи и распахнутость сердец.