Крым. 2 - 18 августа 2017. 150
Посетившие церковь вышли, подслеповато щурясь на солнце. О. и внучок, в юбках из платков, похожи на шотландцев, но, словно пыльным мешком ударенные. Л. вялая, будто внутренний механизм, лишенный пружинки. Увидел троицу, глубоко зевнул. Говорю: «Вы - как святое семейство. Внучок - сын божий. Л. - его непорочная мать, а О. - плотник Иосиф. Лица задумчивые, просветленные». О.: «Дева Мария не девственница. Иосиф от нее имел других отпрысков». Продолжаю: «Так ты, Л., с О. того… Храм-то полутемный». Л. подхватывает: «Темновато. Несколько свечей горело. Все видно. Меня не возьмешь». Я: «Так откуда же у тебя детки? Внук откуда?» Л., усмехнувшись моим глупостям: «От верблюда».
Спускаемся к морю под беспрерывное словоизвержение внучка: «В церкви замерз, темновато. Одиноко стало, а не легче. Когда тяжело одному, это и есть самосознание». Бутылка сухого заканчивала свое воздействие на О., речь становилась замедленной: «Парень! Есть труд, и есть из-за него собственность. Собственность на землю - это деревня. Труд, в основном, физический. Есть город - там собственность от завладения чужим трудом. В нем много чего есть. Например, собственность на мастерство, профессию. Никто сделать вещицу не может, а ты можешь». - «Как «Левша»?» - встревает слушатель. - «Как «Левша», - отвечает брат. - В городе начинает цениться умственный труд. Вот - противоречие между городом и деревней, умственным и физическим трудом». Пацаненок: «Чтобы не было этого противоречия, в школе уроки труда рядом с математикой. Плохо получается. У одних отличные табуретки, а я скворечника не могу делать. Зато соображаю в математике. Ребята у нас есть - руки умелые, все мастерят. А в математике тупые. У них простые лица». Л.: «А у тебя сложное?» Внук: «Но ведь я пятерочник - лицо у меня, как пятерка». О.: «Все люди сначала были животными. Разумный труд превращает животного в человека. Но и сегодня многие особи не совсем люди. Собственность на землю «воспитывает» деревенское животное, а ремесло и обмен воспроизводят городское животное. Когда чувствуешь, что есть силы выше тебя, хочется избавиться от животного начала, и ты выпадаешь из жизни, как голый из бани. Тут-то и охватывает тебя одиночество. Чувствую это в церквях, музеях. Там меня не «вверх» тянет, а «вниз». Там тоже одинокий, даже в толпе. В общем, комсомолец не крещеный, а крест ношу». Л.: тихо говорит: «Но ведь я моюсь, стригу волосы и ногти, ем ложкой из тарелки, говорю, как же я животное!» О., грустно: «Лучше бы всего этого не уметь, тогда и голым бы себя не чувствовал». Женщина уходит внучком на городской пляж, а мы с О. спускаемся на наше любимое место, к крайнему волнорезу. Море темно-синее, сильно штормит, горячий ветер вздымает белые гребни волн. Гряда пляжных камушков почти смыта. Волна таскает их с щелканьем туда-сюда. Пока шли на место по узким улочкам, успел купить в лавочке брату сто грамм коньяка «Коктебель» на разлив. Он посвежел, утратил воспоминания о разделении общества на город и деревню. Лишь сказал, выпив: «Алупка - город или деревня? Не пашут, не сеют, а денежку с нас имеют». - «Сфера услуг», - пробурчал я. На брате купальные трусы до колен, на ногах резиновые шлепки. Разбежавшись, он врезается грузным телом в набегающую волну, еле заметен в белом кипении. За ним - Л.. Подныривая, одолевает тягу к берегу еще одного водяного приступа. Плывет брассом. Кувыркается, хохочет в волнах долго, зовет купаться меня. Не иду. Просто любуюсь высокими брызгами, взлетающими, когда волна налетает на скалы. Выбирается из воды. Садится, как усталая горилла у горячей стены. Л., его жене все не удается выбраться. О. задумчиво смотрит на нее, протягивает руку, помогает вылезти.
Спускаемся к морю под беспрерывное словоизвержение внучка: «В церкви замерз, темновато. Одиноко стало, а не легче. Когда тяжело одному, это и есть самосознание». Бутылка сухого заканчивала свое воздействие на О., речь становилась замедленной: «Парень! Есть труд, и есть из-за него собственность. Собственность на землю - это деревня. Труд, в основном, физический. Есть город - там собственность от завладения чужим трудом. В нем много чего есть. Например, собственность на мастерство, профессию. Никто сделать вещицу не может, а ты можешь». - «Как «Левша»?» - встревает слушатель. - «Как «Левша», - отвечает брат. - В городе начинает цениться умственный труд. Вот - противоречие между городом и деревней, умственным и физическим трудом». Пацаненок: «Чтобы не было этого противоречия, в школе уроки труда рядом с математикой. Плохо получается. У одних отличные табуретки, а я скворечника не могу делать. Зато соображаю в математике. Ребята у нас есть - руки умелые, все мастерят. А в математике тупые. У них простые лица». Л.: «А у тебя сложное?» Внук: «Но ведь я пятерочник - лицо у меня, как пятерка». О.: «Все люди сначала были животными. Разумный труд превращает животного в человека. Но и сегодня многие особи не совсем люди. Собственность на землю «воспитывает» деревенское животное, а ремесло и обмен воспроизводят городское животное. Когда чувствуешь, что есть силы выше тебя, хочется избавиться от животного начала, и ты выпадаешь из жизни, как голый из бани. Тут-то и охватывает тебя одиночество. Чувствую это в церквях, музеях. Там меня не «вверх» тянет, а «вниз». Там тоже одинокий, даже в толпе. В общем, комсомолец не крещеный, а крест ношу». Л.: тихо говорит: «Но ведь я моюсь, стригу волосы и ногти, ем ложкой из тарелки, говорю, как же я животное!» О., грустно: «Лучше бы всего этого не уметь, тогда и голым бы себя не чувствовал». Женщина уходит внучком на городской пляж, а мы с О. спускаемся на наше любимое место, к крайнему волнорезу. Море темно-синее, сильно штормит, горячий ветер вздымает белые гребни волн. Гряда пляжных камушков почти смыта. Волна таскает их с щелканьем туда-сюда. Пока шли на место по узким улочкам, успел купить в лавочке брату сто грамм коньяка «Коктебель» на разлив. Он посвежел, утратил воспоминания о разделении общества на город и деревню. Лишь сказал, выпив: «Алупка - город или деревня? Не пашут, не сеют, а денежку с нас имеют». - «Сфера услуг», - пробурчал я. На брате купальные трусы до колен, на ногах резиновые шлепки. Разбежавшись, он врезается грузным телом в набегающую волну, еле заметен в белом кипении. За ним - Л.. Подныривая, одолевает тягу к берегу еще одного водяного приступа. Плывет брассом. Кувыркается, хохочет в волнах долго, зовет купаться меня. Не иду. Просто любуюсь высокими брызгами, взлетающими, когда волна налетает на скалы. Выбирается из воды. Садится, как усталая горилла у горячей стены. Л., его жене все не удается выбраться. О. задумчиво смотрит на нее, протягивает руку, помогает вылезти.