Русские – каждый в отдельности. Уверен: без него планета не выживет. Не будет мир прекрасен без людей. Надо плотно в нем поприсутствовать. Во Франции в домах ремесленников тикали часы на стенах, а в России горели деревянные села. Города горели – их снова отстраивали. Они горели, а их отстраивали. Вон, лесу-то сколько!
Роден применял ту же методу. «Шагающий человек», «Мыслитель» и, конечно же, «Бальзак». Человек дела, труда. Не любили Родена во Франции. Приняли со скрипом.
Нищие в Париже чувствуют себя неплохо. Демонстративно захватывают пространства. Вокруг сидельца тюки, тележки, баулы. Подаяния не просят. Сидят посреди отребья. На станции метро «Кадетт» - бездомная не старая женщина, арабка. Синтетическое пальто, расхристанный, засаленный платок и, о чудо! - теплые брюки, как на наших пожилых женщинах. Остановился, в надежде увидеть ботики «прощай молодость». Увидеть в Париже эту войлочную обувь было бы слишком. На побирушке кроссовки – белые и грязные.
Клошары не пьют крепких спиртных напитков. Сухое вино из пакетов. Я видел негра, который спал, пьяный, на решетке метро. Из шахты шло тепло. Вокруг негра - пустые картонки из-под Сангрии.
Добрался до Триумфальной арки. Если глядеть от нее на сад Тюильри, то Елисейские поля оказываются несколько вогнутыми. Два широких ряда уже, в апреле, зеленых каштанов и море огней. Поток автомобилей в ту и другую стороны.
С улицы к арке ведет подземный переход. В подземелье гуляет ветер, и никого нет. Под аркой - сквозняк. Надел шерстяную шапочку и рукавицы.
Газ гудит, сгорая в вечном огне на могиле неизвестного солдата. Среди захваченных французами городов, которые обозначены под аркой, была и Москва.
Обратная дорога была быстрее. Ночью «летел» в гостиницу «Лебрен». Ног не ощущал. Хлюпали пропитанные потом и слизью носки внутри кроссовок.
Елисейские поля кончились. У церкви Мадлен не было пешеходов. У обочины машины, а велосипедные стоянки забиты сданными велосипедами. Промелькнул торговый центр Османна. На бульваре Лафайет пустынно.
В отеле, на месте администратора, сидит старый алжирец в красной куртке с позолоченными пуговицами. Что-то пробурчал, увидев меня. Лифт не работает. По круглой лестнице еле добрался до пятого этажа. Постучался в комнатенку. Юрий Прохорович открыл дверь и тут же рухнул обратно в койку. Юрий Прохорович - человек крайне не ворчливый и дружелюбный. Немногословный. Обладает внушительным видом и благородной сединой. Смотрится в президиумах и в холлах отелей. Депутат.
Не помню, как принял душ, постирал носки и упал замертво в кровать.
Утром сияло солнце. Легкий мороз. Окна нашего номера выходили в «колодец», образованный стенами соседних зданий, Но этаж пятый, и над ним был только шестой этаж-мансарда. Небо Парижа над нами распахнуто во всю ширь.
Перед нашим окном - белые большие ящики, внутри которых вентиляторы. Связаны с кондиционерами. По краям крыш - серебро пушистого снежка.
Соседа уже не было. Юрий Прохорович восседал в вестибюле гостиницы. Предлагался набор разноцветных путеводителей, зазывавших на разные парижские редкости.
Завтрак в тесной столовой на первом этаже. Несколько видов каш, сыр, салями, йогурты, чай, молоко и французская сдоба с маслом. Булки длинные, узкие и мягкие. Хрустящая корочка, симпатичная, оказалась опасна – ломкая и острая, как стекло – можно порезать язык и губы. С аппетитными булками обращался осторожно.