На скамейках, на столе внутри веранды лежали книги. Из растрепанных томиков я выбрал рассказы и повести Толстого. Вечерами на веранде читал «Хаджи-Мурата». Были «Севастопольские рассказы». Станюкович. Второй том Гиляровского «Москва и москвичи». А в самый первый раз я обнаружил на одном из стоявших под пальмой разноцветных стульев толстенький томик стихов Цветаевой. Книга была забрана в белую, чрезвычайно грязную обложку. Все это «цветаевское» было разлохмачено, засалено, и, видно, никому не нужно. Брезгливость прошла быстро. Казалось, что это я Цветаеву и «засалил».
Мне присущи легкие придурства. Когда я первый раз отправился на Ай-Петри, в целлофановой сумочке захватил с собой и стихи. Наверху встал к краю километрового отвесного провала и стал читать про Андрея Шенье, который взошел на эшафот. Тому вот-вот башку отрубят, я могу вот-вот упасть. Волновое совпадение. Имело захватывающий характер.
Потом сфокусировал взгляд на грязной обложке, парившей над пропастью. Книжка издана в Казани в самом начале перестройки тиражом в 100 тысяч экземпляров. Тут стало страшно. Отошел от края.
«Удобства» на даче были не во дворе. Все цивильно - фаянс, плитка, белые бачки, журчит вода. А вот душ – огромный железный бак над двумя кабинками из каких-то синтетических материалов эпохи Карибского кризиса. Горячей воды не было. Но за день бак нагревался. На жарком юге к горячей воде не особенно тянет.
Мама и брат были уже на даче. Встреча Ирины с матерью прошла хоть и прохладно, но довольно ровно. Сразу же сложился Ирин подход к этому делу – сдерживание, чуть наигранная любезность, сведение контактов к минимуму. С матерью жена не виделась почти пять лет, с тех пор как та перебралась в Ленинград.
Уже стемнело, но мы, бросив вещи (комната нам досталась та самая, в которой я хотел бы поселиться), собрались к Олегу.
Олег снимал квартиру в старинном двухэтажном доме, чуть повыше алупкинской автостанции. Недешево, зато хозяева не шаромыги. Квартира обставлена мебелью. Все в коврах. Хрусталь. Кухня с газовой плитой. Спутниковое телевидение. В телевизоре смешно говорят по-хохляцки. Рекламируют иномарки.
Душ с горячей водой. Кондиционер. Главное – широкая веранда. Стекла раздвигаются, и ты оказываешься один на один с ласковым ночным ветерком.
Алупка стоит на склоне, круто сбегающем к морю. С веранды видно, как разноцветные крыши расположенных ниже домиков спускаются к берегу. Дома утопают в зелени. Картину оживляют взмывающие к небу, кипарисы. Всегда видно море – солнечное и голубое днем. Сейчас же, ночью, посеребренное лунной дорожкой. Веранда увита виноградом. Вся в винограде лестница, ведущая к входу в квартиру.
Здесь, при встрече, настал праздник. Брат встретил нас в просторных штанах по колено и без майки. Мы, Моляковы (они же Дмитриевы), склонны к полноте. Я спасаюсь ежедневным десятикилометровым бегом. Олежка спортом не занимается. Разъезжает на своей темно-зеленой «девятке». От малоподвижного образа жизни его, словно Карла Маркса, лет десять назад «извели» фурункулы. Он бросил курить (курил с армии), но тут же поплыл вширь. Нынче вес его под
Десять дней он ничего не ест, пьет отвары. Теряет в весе до
Но здесь Олежка мне понравился. Толст. Мощен. Покрыт темным загаром. Мы обнялись. Вскрики, возгласы, лобызания. Олег принципиально возит на юг всю семью – жену Лену, сына Юру-маленького (большой – у меня), дочку Анюту (назвали в честь бабули Ани). Он не тратит деньги только на себя. Оттого потратился на квартиру.
«Подтолкнул» брата к его будущей жене именно я. В университете я вел занятия на экономическом факультете. В том числе в группе, где учились мой брат и его будущая жена. Олег в молодости был хорош – стройный, к тому же носил (и носит до сих пор) бороду, за которой тщательно следил. Лена была отличница, выступала за сборную университета по легкой атлетике. Сейчас она располнела, после двух родов превратилась в дородную даму. Но глаза ее до сих пор посверкивают, как в юности. После рюмочки-другой возвращается и дерзость, и резкий смех.
Сейчас она человек важный, ответственный и – нервный. Заместитель главного врача по экономике бывшей больницы хлопчатобумажного комбината. При нынешнем запутанном финансировании труда медиков рассчитать зарплату и материальные затраты под силу только асу своего дела. Лена это умеет. Но и сил уходит уйма. Дома она часто срывается на мужа и детей. Орет, грубо говоря, как резаная. Но компенсирует это пирогами, пышками, ватрушками, шарлотками и компотами по субботам. Оттого-то братец мой и пухнет, что жена кормит их всех, как на убой. А еще Олежка семьянин намеренный, как бы даже чуть преувеличенно семьянин, покупает разные домашние приспособления - электромясорубку, домашний комбайн и т.д. Особая гордость – японская мини-пекарня. Хлеб брат выпекает сам. Получаются горячие пушистые буханки белого хлеба. Олежка любит намазать горячий ломоть собственного хлеба сливочным маслом из холодильника. Масло, подтаивая, впитывается желтым густым соком в белоснежный ломоть. Олежка заваривает крепкий черный чай, добавляет в большую кружку с раскаленным напитком сливки. С удовольствием пьет. Чай с хлебом – это у него называется.
Лена уже накрыла на веранде стол. Поджаренные кружки помидоров с чесноком и луком. Фаршированные мясом, морковью, рисом перцы. Огурчики свежие, чуть посыпанные солью. Черный хлеб. Много сыра сулугуни, нарезанного большими влажными ломтями. Зеленый лук. Петрушка. Укроп. Яблоки. Персики. Большая шоколадка, уже развернутая и поломанная на квадратики.
Мама при виде стола принялась выражать подозрительно громкие восторги. Она знала, что ее ждет бокал холодного шампанского. Я успел заскочить в магазинчик, расположенный прямо напротив Олежкиного дома. Прихватил две бутылки шампанского «Новый свет». Мы тут же поместили их в холодильник.
Брат заявил, что хватит ему винных диет. Он этого вина уже напился вдоволь. А оно – «не берет». Оттого он теперь пьет коньяк «Коктебель». Непременно три звездочки. Будто бы он-то и есть самое что ни на есть то.
У меня подход противоположный. Потреблять крепкое спиртное в последние год-полтора не склонен. Лучше красное вино. И лучше не крепленое. От водки стал быстро уставать. С утра я выбегал на свою привычную десятикилометровую трассу Алупка-Симеиз. Бегать с похмелья – дело оригинальное, но экстремальное. Как говаривал Райкин: «Вкус – спесифиссський».
Отправился мыться в душ. Когда вернулся, вся семья сидела за столом. Уже открыли шампанское, коньяк, а Олежка хитро подмигивал – для меня имелся целый пакет дешевого красного вина. «Извини, брат, - заявил Олежка. - Сам напросился. Ничего посолиднее пока нет». «Уверен, что будет», - ответил я, и такое редкое, семейное застолье началось. Действительно, в наиболее полных составах собираемся не в Чебоксарах, не в Ленинграде, а в Алупке.
Минут через пятнадцать стало совсем хорошо. Расстилавшийся под верандой пейзаж приобрел к прежней прелести какой-то совсем уже музейный оттенок. То ли Айвазовский, то ли Сильвестр Щедрин.
Глазки стали масляными. Маслянистым, словно сделанным мастером-художником, стал и пейзаж. Мысли стали мягкими. Их острые «углы», которыми они «цепляются» в голове за все, что возможно, и не выпадают наружу, сгладились. Скользкие от вина, они стали простыми, тут же обрели характер намерений, причем легко осуществляемых. В употребление самой первой выскочила мысль не сидеть дома, а немедленно подняться и спуститься через парк к морю. Немедленно купаться. Единодушие было безграничным, легким, глубоко и проникновенно родственным. Как же ему не быть, если мама почти «уговорила» целый «Новый свет», со всем соглашалась и единственно, о чем просила, чтобы то, что в бутылке, не допивали, оставили ей. «Ведь, - сказала мама, и глаза ее увлажнились набежавшими слезами, - вы же, дети, знаете, что я ничего не пью, кроме любимого шампанского».
Олежкина и моя жены умильно, тоже со слезливым проблеском, открыто и великодушно с мамой согласились. Что ж им было не соглашаться, если Ирина с Леной осушили вторую бутылку «Нового света», приложились к моему «тетрапаку», и уже родилась хорошая мысль о круглосуточно работающих магазинах.
