Москва. 3-4 декабря 2016 года. 6
Во сне о Крыме душно. Люблю протопленные комнаты, раскаленные батареи. Призрачный Крым раскален. Я это чувствую и… не чувствую, но хорошо знаю о царящей жаре. Как удобно! Отчего этот странный комфорт, не возможный в реальности? Впрочем, что мне реальность, если треть жизненного срока сплю! Раньше снились ужасы, любовь, всеохватывающий Эрос отдувался передо мной за весь Космос. Отчеты глубочайшей любви, неизвестно к кому, неизвестно зачем, случались редко, иногда гнобил ужас. Основные годы, проведенные во сне, ощущал вину. Задыхался, торопился, но что-то мешало успевать к сроку. Острый стыд пронзал сердце. Но недавно начались моменты счастья: никто не гений, ни перед кем не виноват. Свободны мозг и сердце. Знаешь, что жарко, но не чувствуешь изнурительного зноя. Еще выгоднее - чувствуешь, но не осознаешь. Может, скоро жизнь закончится, а Боженька показывает план идеальной экскурсии под названием «рай»: знаешь, но не чувствуешь, чувствуешь, но не знаешь. Точка, из которой не нужно выбираться. Поломан двигатель физического существования - разомкнута связь мышления-чувствования. Ноги не устают, но действуют. Идешь, как невесомый, летишь над землей. Так и влетел в Симферополь. Город похож на Витебск Шагала - домишки, горбатые улочки, сирень. Трамвай. Вплываю в звенящий вагон. Опомнился: в Симферополе нет трамвая. Думаю во сне, мучаюсь мыслями о железных колесах: трамвай там, где его в реальности нет, - из-за проблем с турбулентностью. Сонному она является в великолепной тайне. У Булгакова пьющий персонаж очутился таинственно в Ялте. Был в Москве и вот удивленно спрашивает: «Где я?» В трамвайчике - один. Кажется, нет вагоновожатого. Горка - спуск, горка - спуск. Одноэтажные домики пропадают. Красные, кирпичные корпуса. Фабрика, а по обочинам - аккуратные газоны. Трамвайные колеса срываются с рельс, молотят по газонам, «вывертывают» с корнем траву. Останавливается. Выхожу. Молчаливые людские колонны вышагивают из ворот фабрик на мостовую. Лица суровы. Несут фотографии погибших. Но кто-то весело кричит: «Все, друг, приехали. Айда с нами!» На призыв не откликаюсь. Хорошо никуда не идти. Клим Самгин всю жизнь не ведал, куда податься, мучился. Незнание о направлении считаю за благо, но что-то беспокоит. Пожилой дядька присел на ступеньку замершего трамвая: «Обманывают, - говорит он, наблюдая шествие «Бессмертного полка». - Я несу фотографию старшего брата. В Севастополе погиб. А дальше? За что народ гибнул? Не за Абрамовича же с Чубайсом! Решили: память о героях - это первый шаг. Сказали «А». А вот «Б» - в шею Чубайса, большого «пинка» Грефу. Жуликов, спекулянтов, что правят в стране, - к ногтю. Ты - не ходи. Фотографии у тебя нет. Если бы были живы погибшие, быстро бы мразь с земли повымели. Метлой поганой. Стереги трамвай, пока ремонтники не подъехали». Встал дед, влился в колонну. - «Буду здесь порхать. Никуда не полечу». Вдруг плотная ткань сна с треском порвалась. В ужасе открыл глаза. Прошиб холодный пот. В громком сотовом тетки запел молодой азиат: «Черные гласа, ай, нэ-нэ-нэ-нэ…». Темная масса заворочалась, нажала на кнопку, «вырубила» азиата. Хриплый голос спящей тетки оповестил вагон: «Шесть пятьдесят девять. Шесть больших мешков. Имейте… Да! Грузчику не дам ни копейки. Или давайте сами. Зина-то, как! Да-да, четыре часа утра». Послышался грохот. С верхней полки свалился башмак юркого мужика. Тот заворочался, пустил деликатного матерка.