Крым. 2015. 31
Есть грех: в одиночестве смотрюсь в зеркало. Почти за всеми подобное водится, но мне неудобно. Как женщина, ей-богу! Рассматриваю рожу. Недоволен. Уповаю на глаза: маленькие, глубоко посаженные, светло-зеленые. У Григория Ефимовича Распутина гляделки были малюсенькие, придвинутые к переносице, голубые, как цветущее льняное поле. Его глаза - живые, ощупывающие - властно действовали на окружающих. Оправдываю скуластую непривлекательность мелкостью гляделок: вдруг и они положительно влияют на окружающих. Обращения к зеркалу многослойны. Сначала настороженность: что-то зеркальце покажет? Потом: и зачем показывать подобное? Наконец: что ж делать, что есть, то есть!
«Слои» не исчезают, наезжают друг на друга, в душе происходит волнение. Мне, потомственному крестьянину, сложная кокетливость во взаимоотношениях с зеркалом неприятна. Не собираюсь, как Шварц, выписывать пьесы, подобные «Тени». Но признаю правоту мысли: «Если хочешь убить дракона - заимей своего собственного». Жадная, любопытная зверюга живет во мне и вместе со мною. Девица с французской книжкой была, как мертвое зеркало. Глянула - и отвернулась. Обидно. Дракончик внутри недовольно шелохнулся, потребовал пищи. Красота, как горячий мясной пирог, полезла в пасть моего дракона.
Пели птицы. Голубело небо. Низкие крымские сосны давали терпкий смоляной дух. Присел на корточки, разгреб сухие хвойные иглы. Вот горная земля Крыма - серая, не пыльная, словно из крупных зерен. Намешано осколков мелких раковин, щепок. Почва - легкая, на поверхность, под моими пальцами, выскакивают бледные и розовые крохотные раковины, которые давным давно покинули улитки.
Поднял голову. Террасы устроены надежно - невысокая стена из желтого ракушечника длинной лентой поддерживает почву, устланную опавшей хвоей, сухими шишками. Полоса почвы довольно широка, плавно поднимается к следующей опоре из ноздреватого желтого камня. Сосны, крепкие кипарисы. И снова - вольный, ровный склон. Вот так раз семь-восемь. Сквозь террасы пробита каменная лесенка. По ней поднимаюсь выше. Вижу: метрах в ста каменная лента расширяется в сторону моря и вырастает в солидное укрепление с площадкой, на которой стоит одинокая, исковерканная зимними морскими ветрами, сосна. Метров в пять высотой, раскинула толстые желтые ветви (ничуть не тоньше ствола) в разные стороны. Дерево-паук. В глухом углу парка не убирались давно. Всюду пластиковые бутылки, фольга, водочные фляги.
По посуде из-под выпивки можно судить о благосостоянии. В Крыму - бутылки из-под «Хортицы», «Немирова». Никаких дешевок. Есть посуда из-под коньяка: «Ай-Петри», «Коктебель». Военный же санаторий был! Полковники дешевую водку не пьют. Их женам не по душе бормотень: много пузырей из-под шампанского «Новый Свет», массандровских, коллекционных вин. Но, хотя и редко, встречаются легендарные «фанфурики», которыми «спасается» Центральная Россия, Сибирь, частично Дальний Восток. И – множество употребленных одноразовых шприцев. В бедных областях России - спайсы, химическая дурь. Поднимаю импортные тоненькие «баяны» на куб, на два куба. На стенках - чисто, никакой темной гадости. Вероятно, «герыч» в Крыму натуральный, а сами варят редко. Не дешевое удовольствие. Хищно блестят на солнце тоненькие иголочки.
Добираюсь до башни-площадки. Сильный, мягкий удар в голову, в грудь. Великолепие открывшегося пейзажа потрясает. Как Куперовский индеец, потрясенный, хочу взлететь и резво вскакиваю на толстую ветвь сосны-паука. Пробираюсь по ней выше, туда, где ветвь зависает за желтой стеной. Если упасть вниз - переломаешь кости. В дымке солнечного дня, клонящегося к вечеру, - впечатляющий полуовал Аю-Дага. Гора похожа на медведя, пьющего воду. У гигантской, вспучившейся возвышенности - крутые голые бока, и только ближе к хребтине - густая зелень, словно шерсть, укрывает мишку. Море - будто кипит. Шторм. Видно, как бьются волны в белой пене о клыки скал-братьев. Адалары неприступны, темны, оделись рваным кружевом дикого прибоя. Генуэзская скала торчит, как лезвие широкого топора. А море неспокойно буйством красок: голубое, синее, почти черное, зеленое, аквамариновое - и там, где врезается в морскую кипень Авунда, - длинный, светло-коричневый язык пресной воды.
«Слои» не исчезают, наезжают друг на друга, в душе происходит волнение. Мне, потомственному крестьянину, сложная кокетливость во взаимоотношениях с зеркалом неприятна. Не собираюсь, как Шварц, выписывать пьесы, подобные «Тени». Но признаю правоту мысли: «Если хочешь убить дракона - заимей своего собственного». Жадная, любопытная зверюга живет во мне и вместе со мною. Девица с французской книжкой была, как мертвое зеркало. Глянула - и отвернулась. Обидно. Дракончик внутри недовольно шелохнулся, потребовал пищи. Красота, как горячий мясной пирог, полезла в пасть моего дракона.
Пели птицы. Голубело небо. Низкие крымские сосны давали терпкий смоляной дух. Присел на корточки, разгреб сухие хвойные иглы. Вот горная земля Крыма - серая, не пыльная, словно из крупных зерен. Намешано осколков мелких раковин, щепок. Почва - легкая, на поверхность, под моими пальцами, выскакивают бледные и розовые крохотные раковины, которые давным давно покинули улитки.
Поднял голову. Террасы устроены надежно - невысокая стена из желтого ракушечника длинной лентой поддерживает почву, устланную опавшей хвоей, сухими шишками. Полоса почвы довольно широка, плавно поднимается к следующей опоре из ноздреватого желтого камня. Сосны, крепкие кипарисы. И снова - вольный, ровный склон. Вот так раз семь-восемь. Сквозь террасы пробита каменная лесенка. По ней поднимаюсь выше. Вижу: метрах в ста каменная лента расширяется в сторону моря и вырастает в солидное укрепление с площадкой, на которой стоит одинокая, исковерканная зимними морскими ветрами, сосна. Метров в пять высотой, раскинула толстые желтые ветви (ничуть не тоньше ствола) в разные стороны. Дерево-паук. В глухом углу парка не убирались давно. Всюду пластиковые бутылки, фольга, водочные фляги.
По посуде из-под выпивки можно судить о благосостоянии. В Крыму - бутылки из-под «Хортицы», «Немирова». Никаких дешевок. Есть посуда из-под коньяка: «Ай-Петри», «Коктебель». Военный же санаторий был! Полковники дешевую водку не пьют. Их женам не по душе бормотень: много пузырей из-под шампанского «Новый Свет», массандровских, коллекционных вин. Но, хотя и редко, встречаются легендарные «фанфурики», которыми «спасается» Центральная Россия, Сибирь, частично Дальний Восток. И – множество употребленных одноразовых шприцев. В бедных областях России - спайсы, химическая дурь. Поднимаю импортные тоненькие «баяны» на куб, на два куба. На стенках - чисто, никакой темной гадости. Вероятно, «герыч» в Крыму натуральный, а сами варят редко. Не дешевое удовольствие. Хищно блестят на солнце тоненькие иголочки.
Добираюсь до башни-площадки. Сильный, мягкий удар в голову, в грудь. Великолепие открывшегося пейзажа потрясает. Как Куперовский индеец, потрясенный, хочу взлететь и резво вскакиваю на толстую ветвь сосны-паука. Пробираюсь по ней выше, туда, где ветвь зависает за желтой стеной. Если упасть вниз - переломаешь кости. В дымке солнечного дня, клонящегося к вечеру, - впечатляющий полуовал Аю-Дага. Гора похожа на медведя, пьющего воду. У гигантской, вспучившейся возвышенности - крутые голые бока, и только ближе к хребтине - густая зелень, словно шерсть, укрывает мишку. Море - будто кипит. Шторм. Видно, как бьются волны в белой пене о клыки скал-братьев. Адалары неприступны, темны, оделись рваным кружевом дикого прибоя. Генуэзская скала торчит, как лезвие широкого топора. А море неспокойно буйством красок: голубое, синее, почти черное, зеленое, аквамариновое - и там, где врезается в морскую кипень Авунда, - длинный, светло-коричневый язык пресной воды.
