Выставка. 35
Ринго - без штанов. Белая рубаха висит трубой, не перехваченная ремнем. Ринго в черных носках дает автограф. Дело не в отсутствии штанов (хотя, с точки зрения привлечения внимания - неплохо). Глаза, полные мольбы и надежды, обращенные на кумира - вот гвоздь снимка. Девчушка молится на Ринго Старра, как на бога. Сейчас распахнется дверь, и «Битлы» предстанут перед ревущей стотысячной ареной стадиона. И чистое, первозданное чувство обожания, поклонения богам будет хлестать водопадами, уходя через четыре длинноволосые фигурки во Вселенную, в пустоту. А «боги» сидят в тесной гримерке. Из всех четверых прикладную функцию группы до конца (и с самого начала) понимал только Леннон. Если обрить его налысо, одеть в белую хламиду, а в руки дать пальмовую ветвь - будет чистый египетский жрец. Гриффитс сумел поймать выражение лица Джона - спокойное, чуть надменное, чуть-чуть обреченное. «Буржуазный» Макка все придуривается. По-детски серьезен Харрисон. Ну, про Ринго уже говорили - он вообще без штанов. Висит голая электрическая лампочка. На черно-белом снимке физически ощущается неестественность голого освещения. Трое, из группы, слабы и придурковаты. Они подчинены свету. И только выражение лица великого Джона Леннона не смято, не перекошено яркой лампочкой. Здесь все древнее и оттого молодо-вечное, подлунное, бледное.
Эти снимки видел в Риме, в книжке про «Биттлз». Тогда размышлял, отчего первым пристрелили именно Леннона. Неужели из-за этого его надменного взгляда? Филип Джонс Гриффитс силен смешением разнонаправленных течений. Будто бы прогресс и все такое прочее («Девушки на Даунинг Стрит с колясками»), и в то же время «Похороны в Северной Ирландии», «Праздник Дарменских бедняков». Тот же праздник шахтеров (а год-то шестьдесят восьмой) - крепкие бабенки в шиньонах (я помню, у матери был такой же). В плащах-болоньях. Свитерочки «лапша». Женщины танцуют, немало поддав. Рты разворочены смехом. У некоторых дам вставные зубы. У некоторых зубов нет вовсе. Всплывают в памяти пьяные праздники простонародья на полотнах Босха и обоих Брейгелей. Сердце Гриффитса, измученное неразрешимым противоречием прогрессивно современного и упорно древнего, все же отходит теплотой на детских портретах. Мальчишки, девчонки на нищих лондонских окраинах. На собачьих выставках (там одна старая тетушка расчесывает пуделя, а у нее, у старушки, повреждена рука, покоится на перевязи, расчесывание происходит одной рукой). Прощальный снимок мастера словно выстрел: Пол Маккартни (дурачок-то, дурачок!), с сигаретой в зубах, приобнял свою первую жену. Он и она странно молоды. Смотрят (оба!) прямо тебе в глаза. Взгляд у обоих - взгляд надежды, которую они обращают к тебе. Впечатление от натурального, стопроцентного английского мастера сверх всяких ожиданий. А ведь предстояло еще знакомство с Рене Бурри и Андре Кертешом. У Бурри - лицо. Певец новой Бразилии и Оскара Нимейера. Вот он, Нимейер, лысоватый, решительный, умный. Проводит планерку строителей посреди огромного зала будущего сооружения новой столицы. Что это? Католический храм, напоминающий две схлестнувшиеся волны? Дворец конгрессов? У Оскара белая нейлоновая рубаха. Расстегнутая верхняя пуговка, тонкий черный галстук. Рукава рубахи закатаны по локоть. Кажется - еще мгновение, и архитектор залезет руками в чашку с бетоном, начнет перетирать его, внимательно рассматривать и даже пробовать на вкус. В фотографиях Бурри - всё радость, безудержное стремление вперед. Если и есть великие, то обязательно не очень старые. Вот лысый, в белом хлопковом костюме, Пикассо. Хитрый. Верткий. Рядом - Жаклин Рок. Мне нравятся такие женщины, как Жаклин. Выходит - не один я такой умный. На каждую Жаклин Рок тут же найдется какой-нибудь энергичный художник. Возведение Берлинской стены и седовласый Ле Корбюзье. Личные вещи Мао Цзэдуна (стол, лавочка, чернильница - сталинская скромность китайского вождя). Французы строят авиалайнер под названием «Каравелла». Американцы под обстрелом выпрыгивают из вертолета «Апач» во Вьетнаме. Открываются пакистанские международные авиалинии, а феллахи в белых бурнусах катят авиационную лестницу по взлетной полосе. Трап самолета. Сайгон и грязный бар «Белая лошадь». Жан Кокто с тонким, сладким личиком. И, вот он, бессмертный цикл снимков «Команданте Че». Гевара молод. Он очаровательно улыбается. Во рту - толстенная сигара. Он прикуривает. Огонек спички трепещет. Огонек жизни этого выдающегося революционера давно погас.