До чего можно унижать народ Чувашии, простой, искренний народ. Народу, значит, не осталось. А в начальстве – жалости. Вы – защитники отечества. Доведите до народа, почему такое происходит. Почему «грамотные» мешают. Ох, хитрые они, ох, коварные. Или вы считаете, что санитарки глупее руководителей? У них просто были причины не продолжать учебу дальше.
Дорогой друг! Могу много страниц продолжать в том же духе. Прет из меня во сне. Тут лишь малая часть того, что, по утрам, проснувшись, быстро записываю на диктофон. Если не записать сразу, то конкретные слова и мысли «стираются».
Кто это говорит? Оборванные старухи – в пыльных, нечистых пальто. Пальто ярко-коричневого цвета, а на старухах, под пальто, ситцевые платья, пуховые платки. На ногах приспущенные спортивные штаны столетней давности. Штаны засунуты в войлочные чувяки. На чувяках сломаны молнии-застежки.
Старухи выходят из темноты, садятся тяжело на стул, скидывают пуховые, свалявшиеся платки, распахивают коричневые пальто. Становится видно, что старухи взмокли. Пот струится у них по лбу, а от хлопчатобумажных выцветших платьев веет прелью.
Старухи говорят, говорят то, что я тебе, дорогой друг, лишь приблизительно описал. Рты у них пусты – нет зубов. Торчит один или два осколка.
Иногда старуха одна. Чаще их несколько – маленький хор. Бывают и старики. Один, знаю, – Гена. На нем длинный, чуть не до колен, пиджак. На пиджаке – медали.
Тусклое солнце воли почти не появляется. Серое чужое солнце не раз меня выручало. В детстве. Во снах его нет. Никогда. В «сонном» мире не на что опираться.
Во снах все от души. Вскакиваешь, в липком поту, а вся горячность идет от груди. Все видишь четко. Но это не мысль. Удивительно в снах – там сложные мысли – это тоже чувства. Либо родные и радостные, либо чужие и страшные.
Что чувствовал Менделеев, проснувшись однажды? А чувствовал он таблицу элементов. Аукнулось России. Люба Менделеева, папина дочка, «отрыжка» периодической таблицы, мучила Блока. Крутила хвостом с больным персонажем – Белым. Если бы Блок был «конкретный пацан», он прихлопнул бы Белого – Бугаева - вместе с толстушкой Любашей. И бежал бы в казаки, на Дон. Или в Сибирь.
Нет. С Белым и Любашей играл в фанты и гулял, мучаясь, по аллеям парка. Мужик – и играл в фанты! Не удивительно – родилась поэзия русской революции. Больная, надломленная. Противоположная сторона революции, ее романтизма, который хотел привести в порядок Шкловский, лысый циник.
Никто не сумел уйти от блоковского восприятия революции. Ни Маяковский, ни Максимилиан Волошин. Не говоря о гумилевых, ахматовых, да и цветаевых. «Последствия» снов профессора Менделеева. Все начинается с чувств-мыслей, клубящихся, как зародыши-головастики, в потемках – влажном сумраке души.
Бывали ночи, когда не приходили старухи. Не приходил Гена. Живая тьма – бессильная, бесформенная. Оттуда шел не «голос». Это были сирены. Я был Одиссей, но некому привязывать меня к мечте. Сирены, которых я не видел, шептали мне о нехорошем. Выходило, паршивец – это сам.
Это даже не голоса. Голоса-чувства, голоса ощущения. Болтался в «киселе» сна, и неясно было, где верх, а где низ. Проснувшись, думал, что такое булочка «сепле». А таинственное «мулине». Не цветная же языческая ниточка. Должно быть, вещь посильнее тусклого солнца воли. «Мулине» - тяжкий свинец судьбы.
Я, дорогой друг, все время опаздываю. Хочу уехать. Знаю, что мне необходимо уехать – и не уезжаю. В последних снах нужно ехать из Крыма. В снах ощущение деловитости. Но Крым не дает уехать.