Памятник Сеспелю мне нравится. Красивый парень. Социалистический. Таким Михаил в жизни не был. Горькая земля чувашская. Горький Михаил. На горькой земле было одно богатство – язык. Народности Поволжья. Никольский. Чуваши – мелкий народ? Обидное слово «мелкий». Никольский не думал – если народ на обвинение в «мелкоте» не ответил, не значит, что признал. Затаил горькую обиду – мстить не стал. Кому и когда мстил чуваш? Только другому чувашу. Соседей из других «мелких» народов не обижал никогда. Времени не было. Север. Леса. Нужно выживать. Соседи – уверенные и сильные – гордились эпосами (Манас, Алпамыш). Исповедовали другие верования (ислам). Чуваш работал. Был у него герой – Улып: пахарь, земледелец, добряк. Будто бы защитники чувашей, умерев, превращались в злых духов. Требовали кровавых жертв. Уникальный момент – защитник, а в потустороннем мире – зло.
Особое язычество. Те чуваши, что приняли ислам, в нем и растворились. Православию сопротивлялись и чтили языческих своих богов. Сеспель писал в 17-м – чуваши на грани вымирания от бесправия и голода. И было у него пять несчастий. Отец, любимый – и невольный убийца (это первое, ибо случившееся особо тяжело среди чувашей). Мать – и будто бы не соблюла верности супружеской. Неудачная любовь (третье). Болезнь и разочарование в коммунистических идеалах (четвертое и пятое). А в камне и бронзе Михаил энергичный, жизнерадостный здоровяк с богатырским разворотом плеч.
Народ чувашский большой. Величие его уникально, страшно, таинственно, как особое язычество, что хоронили и от татар, и от русских по лесам и топям. Народ бесконечного горя, неизбывной беды, глубокой затаенности. Тяга к справедливости – но идеальной, космической. Нет ее – затаимся и будем терпеть. Уникальный чувашский обычай: обидел тебя человек – а ты ответил: повесился на воротах дома обидчика. На Кавказе («мелкие народы») вешаться не будут. Кровная месть. Из поколения в поколение. Пока род обидчика не будет выкорчеван. Здесь – все наоборот – свою жизнь тебе, обидчику, отдаю. Подумаешь - как страшно, ужасней, чем срезать башку обидчика кинжалом. Все – это: и кровная месть, и месть своей крови в едином пространстве России. Противоречие неразрешимое, парадоксальное, а Россия до сих пор жива.
Сеспель наложил руки на себя. Смешно думал о богатстве – теплое пальто, хорошие сапоги, служебная лошадь с повозкой. Ненавидел уже за это. На Украине работал в продовольственном подотделе. Везли голодающих с Волги. Были это чуваши. Десятки, сотни, тысячи. Гробов не было. Как дрова, мертвых, закоченелых чувашей клали на телеги, везли в ямы. Женщина-чувашка, детишки умирают. Хотел выписать хлеба – не дали. Хотел выписать свой паек, отдать – смеялись люди в хороших, кожаных сапогах. По Сеспелю – богатеи. Значит – коммунизм кончился. Михаил - пример идеального коммуниста. Чистого до наготы. Верного до самоотречения. Горького, как сама человеческая жизнь. Чувашский коммунизм – это боль. Больное сердце (пылающее сердце) – это правда. Когда Михаил говорил – страдание – закон моей жизни, становилось ясно: коммунизм штука горькая-горькая. Басни про радостную зарю нового общества – ложь. И – шире, о людях. Они рождены страдать. Такой вот сеспелевский «буддизм».
Окружающие чувствовали – Михаил Сеспель не притворяется. Тяжело его страдание. Подруга Рубис про юного человека – великий страдалец. Свет - обязательно обездоленным. Борьба – непосильная. Свобода и алое знамя – и объявляют войну. Беднякам – общий дом, да дом Всемирный. Крым. Море, но и там
Пригвожденной к кровавому вижу кресту
Я Чувашию, как наяву.
Там, где сердце, а в груди, ее рана черна…
Как работалось ему следователем ревтребунала? «Мой любимый, любимый нуль». С ума сойти не успел. Повесился на воротах нелюбимого соседа – черного космоса. «Товарищи рабочие. НЭП наступает на горло рабочего класса. Спасайте революцию». Это – последнее из написанного.
