Небо серое, дождя нет. Непогода случается сверху - небо, ветер, тучи. Но может накатить «снизу». Стены домов «распухают», двор становится уже. Кажется: нельзя пройти. Асфальт - не светло-серый. В мокрых проплешинах, будто покойник в трупных пятнах. Дыбится, наваливается выгнувшейся «грудью» на смирные небеса. Вода в Фонтанке - черная, в ряби, как легочная артерия на шее висельника. Рукав реки полон этой отравой. Там, сверху, неужели не видят, что земля гниет, распухает, являет суть, обычно скрытую частностями: травой, кустами, деревьями, архитектурными изысками. Желтые фасады вопят: «Пролейте же дождь, омойте нас! Желтизна наша - яд. Людей не осталось. Редкие прохожие заняты мелкими делишками, легкие души испарились. Люди явление временное, но в Ленинграде особенно очевидно - и бесполезны». В Москве скоро не останется людей с мелкими интересами. Чувства - жадности, расчета, грубого удовольствия, отключения от окружающего. Когда город готовит «ненастье» снизу - на Ленинград тоже мало надежды. Были «крупные» люди. Сейчас - с печатью второго сорта: книги, журналы, критика, литературные сочинения, театры, выставки, спектакли. Они - не дешевле или слабее (в Москве, иных европейских столицах дела еще хуже). Тень маскарада на фоне города-декорации (под Европу). Еще придает некоторое оживление. Но люди - обмельчали. Даже барды скатились в особую мелочность. Юлии Кимы, Городницкие, Кащенко всегда были не второго сорта даже, а беззлобные обтрепыши. Дьявол (мысль пришла, когда увидел зеленых сфинксов на выгнувшемся мосту - вот-вот переломится, рухнет в слизь воды) охотится за всякой душой - и подлеца, и умного. Мы так самим Нечистым приучены. Думаю, ужас в другом: Веельзевул избирателен. Он оценщик почище простака-боженьки, принимающего всякого. «Товар», как мусор, рассортируем: что-то скинем падшим ангелам, остальных, по доброте, определим в реабилитационную палату под названием «рай». Обмельчавших ленинградцев Дьявол отбирает все меньше. Были же Гоголь, Достоевский, Белинский, Соллогуб, Арцыбашев с Гиппиус и Мережковским. Сам Блок был небрежно брошен в котомку с его пьянством и невоздержанностью с танцорками, певичками, акробатками. Блок указал на особенность: Петербург - город темный.
На вокзал подъехал М. Распрощались. Вагон плацкартный, изъеден, как гнилое яблоко червями, людскими перемещениями, движениями, разговорами. Образ гнилого яблока добил. Я – на полку. Забился в угол, раскрыл статью с откровениями «музы» Трифонова. В. (еще один его большой плюс) вскочил на верхнюю полку, уснул. И так - до Чебоксар. Проводница инструктирует: биотуалеты, бумагу в унитаз не бросать. Напротив меня молодая мама (весьма привлекательная), маленькая девочка-дочка. Мама девочки возбуждена, в приподнятом настроении. Несколько раз выражает радость - скоро окажемся в Чувашии. У меня радости по этому поводу нет, а женщина вскрикивает: «Кофе горячий, крепкий? Хорошо. Одну чашечку». Девчонка елозит, возится в рюкзачке, на котором написано «What». Капризничает. Кончается тем, что заявляет матери: «Сейчас ударю тебя». Орет громко. Молодуха, стеснительно оглядываясь, полушепотом: «Успокойся. Тетя-проводница заберет». Еще мамаша, но с сопливым мальчиком. Женщина старше соседки. Скромна, как монашка. Мальчик при ней температурит. Не желает пить лекарство, не хочет ужинать сосисками с булочкой. Мамаша достает из чемодана айпад. На электронной доске игра - обезьяна постоянно, в соответствии с полученными очками, пожирает банан. Глядя на банан, сопливец соглашается постепенно, с каждым обезьяним успехом, откусывать сосиску. Булку игнорирует. Обезьянка мне видна хорошо. Женщина-монашка, ее сынок сидят на моей полке. Девчонка, лупившая мамашу укладывается «валетом» на противоположной нижней полке. А вот родительница пацана ловко запрыгивает наверх. Я помогаю ей закинуть туда же ее приболевшее чадо.