ЧЕТВЕРТОЕ ПИСЬМО ДРУГУ
Дорогой друг! Место, где мы остаемся свободными – это сны. За сонные грезы приходится платить. Бьемся за самое дорогое, что остается у человека, – за спокойный сон. Хотя бы часов шесть.
Чудесные сны случались в детстве. Тогда человек – маленький и воздушный - мог летать. Он не просто летал, но чудесным образом перевоплощался в иные оболочки или просто в облачка. Ему можно перемещаться в пространстве. Доступна хитрая игрушка – сексуальное возбуждение, но без женщины. Возбуждение огромно, как счастье. Истинное счастье смертельно опасно. Страх в чистом виде в детстве, в снах. Мы не знали, отчего он случался с нами, но в панике просыпались и орали, пока бабуля или мать не успокаивали нас.
Было чисто и словно обернуто белесой ватой, которая помогала летать (или падать с огромной высоты – очень быстро), а иногда замедляла наши движения, да так, что передвигаться было практически невозможно.
Маленький смеялся во сне, если этот туман овевал меня, и идти было невозможно. Нет ничего вокруг, а передвигаться по пространству сна невозможно.
Было здорово тогда, лет сорок назад. Потом чистые настроения сна стали воплощаться во что-то конкретное. Сонное чувство похоти пошло по «женскому» руслу. Поначалу все было не конкретно – волосы, груди и даже самое вожделенное у женщин. Впрочем, это место явилось последним. «Вылепился» образ женщины – лицо, грудь, талия и, конечно же, ноги. Несколько лет спустя в этот обобщенный образ, как из пушки, выстрелила Семенова, и несколько лет снилась она, а чуткий хрен, с утра, был тверд и несгибаем от увиденной во сне голой девушки.
Утреннее «стояние» – фантастическое, будто в фильме, где герой из одного измерения попадает в другое. Меняется все, но какая-то деталь перелетает из одного мира в другой. Так и с хреном.
Наш посюсторонний мир наполнен цветом, запахом, звуками. Но, как бы разнообразны они ни были, ему не одолеть мир снов. Если ты просыпаешься в солнечный, радостный день, то, «настраивая» резкость своего внешнего зрения, каждой клеточкой чувствуешь – все проще и грубее в мире снов. Ощущаешь всю степень подчиненности не зависимым от тебя законам. Цвета внешнего мира прекрасны. Хороши звуки и запахи. Но их первоначальный источник «вне тебя». Эти источники живут по своим законам.
Так же и с тем, что тебе не нравится. Когда обрушивается ужас внешнего мира, его источник вовне. Еще сложнее с речью, с тем, что в реальности сотворил сам человек. Язык проще, безусловнее явлений внешнего мира - звуки, цвета , запахи. При этом человеческая речь более ловко подстраивается под мир сна. На каком языке говорим во сне? Думаем на родном языке. Считается, что и спим с родным языком. А это не так. Во сне разговариваем. Понимаем, что происходит вокруг. А каким образом передаем информацию? Черт его знает, этот язык сна. У каждого человека он свой, только приблизительно похожий на родной. А так – миллиарды особых языков.
Во сне не много разнообразия. Подсевшие на опиаты видят цветные сны. Накачавшись ЛСД, воспринимают смелую игру форм.
Но и без наркотиков во сне главное – условность. Там не существует того, что является внешней причиной. Во сне отсутствует безусловное. Голая женщина, от которой стоял раньше, – вроде бы и Семенова. Но не совсем. Что-то в женщине из сна есть и от других женщин, которых видел когда-то, и они понравились. Что-то взято конкретно (ведь внешняя же безусловность), но что, сказать трудно. Все бы перетекало, если бы было куда – женщина-то одна.
Раз в полгода мне снится, будто бы, М. Знаю, что М. Сонный мозг ленивыми мазками набрасывает с палитры памяти знакомые места, чувства, запахи. Все приблизительно. Стоит, перед внутренним взором, М. Она редко голая. Состояние томления. М. вот-вот разденется, мы от души порезвимся, но что-то мешает. Мне хочется и хочется М., давно ее не видел, но не получается. Во снах с М. сложно. Запутанные истории, интриги. Развязка не наступает. Сны про М. снятся в ночь на воскресенье, можно подольше поспать. Держу ее облик. Несмотря на усилия, в женском облике, с которым имею дело, остается М. все меньше, меньше, а когда окончательно высыпаюсь и держать сон больше нет сил, от М. остается некое облачко. Облачко бесплотно. Уже не М. Просыпаюсь, а что делать с обманутым дурашкой-хреном, не представляю.