Стасов (было это в 1880-ом году) желал устроить встречу в Петербурге двух выдающихся мастеров. Верещагин с радостью согласился (солидностью творцы походили друг на друга). Пришел в назначенный час в библиотеку, домой к Стасову. Ждал два часа, но не дождался. Как человек, знающий себе цену, в письме упрекнул Льва Николаевича в невежливости. Толстой ответил, искренне извинился за бестактность. Не встретились. А ведь творчество Василия Васильевича «ложилось» на описание обороны Севастополя, где во время войны служил артиллерийский офицер Толстой, на кавказские сюжеты, один в один. Читая «Севастопольские рассказы», «Войну и мир», не раз ловил себя на мысли, что серия Верещагинских картин о Средней Азии, или о Бородине и московском пожаре - неповторимые Верещагинские иллюстрации к художественным произведениям писателя. Вот на картине, в пороховом дыму, в даль Бородинского поля вглядывается французский полководец. А полотно «Не замай, дай подойти»?
Ребенком, в Третьяковке, запомнил полотна, состоящие из фотографически зафиксированных деталей. Ханские ворота - чудовищное мастерство и терпение в прорисовке каждой резной завитушки узора. Грязные дервиши, вылавливающие вшей из обтрепанных полосатых халатов. Как так! Красота неимоверная и - нищие бродяги, примостившиеся подле. Или - желтое поле, голубое небо и - гора белых человеческих черепов. Мама воспитала: черепа, кости, ужасы реальности, демонстрируемые на публике, приличны, как «причинные» места человека.
Показывая работы Василия Васильевича, мама оправдывала возможность показа общепризнанностью автора и тем, что картины его висели в других музеях мира. Черепа, вывернутые на зрителя ужасными глазницами, волновали, как обнаженные женщины. Знал, что в Париже художник брал уроки у живописцев типа Делароша и Жерома.
У дверей сидели мужики в черном. Горели зеленые лампочки турникетов. Встал перед ними, глотнул воздуха, словно собираясь нырнуть поглубже в тяжелую «воду» Верещагинского излучения. Война! Вот она, в русском варианте. Большинство картин известны. «Механическое» лицо Наполеона. Гибнущий солдат, совершающий предсмертную пробежку, использован множеством художников. Петров-Водкин изображал смертельно раненного царского офицера. После революции - умирающего комиссара в кожаной тужурке. Любимый Дейнека «насыщен» Верещагинским: бег по краю смертельной пропасти. Движущаяся кончина. Немцы «прут» на севастопольцев. Но один (а солнце-то палит, и веселое голубое море) уже лежит мертвый, и из головы его - темная лужа крови. Нашего матроса сносит, искорежив попавшим выстрелом. Зато другой, полуголый, развернулся торсом, швыряя в наступающий темно-зеленый строй фрицев гранату. А «Сбитый ас» того же Дейнеки? Верещагинское же, жестокое, страшнее. Как в жизни. Спортивные юноши и девушки бегут и едут на велосипедах, ныряют в воду не просто так. Все они готовятся к столкновению с врагом. Смысл - страшный, великий. Борьба беспрерывная. Верещагин вскрыл три древних причины: борьба с природой, с хищниками, с самым коварным хищником - человеком. У Империи - необозримые, вплоть до Аляски, пространства. И на противостояние с ними был «заточен» гений Василия Васильевича. Пространства не были чужды ему. Корни-то Верещагинские - татарские. Как у многих творцов, прижившиеся (или всегда проживавших) в глубинах наших «степных» океанов.