По дорожкам парка передвигалась пара – молодой человек вел под руку хромую. Брат и сестра вышли на прогулку, и брат тщательно оберегает сестру от резких движений.
М. написала единственное письмо. Поминает «место выше колена». Его в конце 80-х годов прошлого века обнаружила Ирка. Пришлось плести про «место выше колена». Ирка рассказам не поверила. Подумала, что подумала.
Разные жизни старался оберегать друг от друга. В сентябре восемьдесят третьего сдали с М. последний экзамен в аспирантуру – английский язык. Получив по «пятерке», в аспирантуру поступили.
День солнечный, тихий и счастливый. Редко в жизни так хорошо. Рядом М., а «идейную» часть необходимо было обеспечить. Так М. и сказал: «Пять лет назад был счастливый папа и фильм Висконти. Теперь рядом ты, а где что-либо похожее на великого режиссера?»
«Знаешь, Моляков, - сказала М., - будет Висконти. Поехали в Бернгардовку, где расстреляли Гумилева!» В тот день с М. готов был ехать куда угодно. Купили коньяку, яблок, лимон, несколько плиток шоколада и сыру. В магазин зашли прямо из университета, а из магазина – на вокзал. До сих пор в глазах стоит М. – в модном пальто и игривой береточке, которую она, выпив, любила сдвигать на затылок. Рассыпались ее чистые светлые волосы. Стоит, смотрит на меня, улыбается огромными глазами. Электричка, та, что слева, уползает от платформы, а та, что справа, наша, вот-вот тронется.
В Бернгардовке вошли в лес. Садилось рыжее солнце, и дул легкий ветерок. Выпили коньяку, граммов по пятьдесят, и пошли глубже в лес. Шли долго и, вроде, добрались до места, где расстался с жизнью поэт. Первая бутылка коньяка «ушла». Пошли в ход яблоки. Солнце скрылось. Быстро темнело.
«Игорь, - сказала М., - мне хорошо. Ты рядом, мне не страшно. Здесь тихо. Темно. Давай отметим поступление в аспирантуру тем, что останемся в лесу».
Мне тоже было хорошо. С М. готов идти на край света. Запасы коньяка позволяли. Выбрали поляну, запалили костер. Как дикий медведь, желая показать силу, ломал голыми руками сучья.
Огонь поднялся высокий, стало жарко. Бродил по телу коньяк, превратившийся в огненную воду. М. раскраснелась, села к пламени и стала читать стихи Гумилева, Ахматовой, Цветаевой. Сняла очки. Глаза ее расширились и стали огромными. Горели они темным пламенем. Трава вокруг костра была мокрая от вечерней росы, но высохла от жара и шуршала. М. читала, и воздух раскачивался вокруг нее. Поддерживал огонь такого накала, который «разбудил» М. до стихов.
Прорычал что-то вроде: «Ну, если ты так, то и я уж». Что собирался делать, не представлял. В экстаз впал. Будто читаю Маяковского перед залом. Словно с ребятами третий час играем перед танцующими. Выскакиваю на авансцену, начинаю танцевать, а мне орут из темноты: «Давай, Моляк, наяривай…»
Скинул куртку и тяжело начал прыгать. Представлялось, что старый индеец пляшет. Танец не может быть безобразным – в нем мудрость. М. раскачивалась, чтения не прерывала, почти пела. Получалось здорово – кружение вокруг костра по горячей траве, пение-чтение девушки. Мне не нравится, когда задыхаюсь. Будто кто-то душит меня. Плясал медленно, с наслаждением. Сказал М.: «Здорово, выпьем еще». М. смеялась, пила. «И пой, читай, как поешь, а я буду плясать вокруг огня. Нам хорошо. Нечего стыдиться. Ночь. Ты и я. Да пламя. Не стыдно. Ты – мой человек». И М. читала-пела, а я плясал. Всю ночь.