«Татарочка» (женщина разведенная) плохо относилась к мужчинам. Некрасива. В ней было много губ, глаз и носа. Густая копна, груда черных волос потрясала. При этом аккуратна, щепетильна в одежде. Пышные юбки, платья, цветные жакеты, огромные цветные платки тщательно выстираны, выглажены. Бусы – желтые, красные, голубые – сияли и казались чисто помытыми. Аккуратность и чистота грузной, некрасивой женщины подкупала.
На «украиночке» одежда темная, скупая – черные джинсики, коричневые свитерочки, темно-синие кроссовки. Все чистенько, как на девушках, которых я знал. У «татарочки» аккуратность была преднамеренной. Белые воротнички блузок, выглядывавшие из-под разноцветных кофт, жакетов и платков. Беззащитно, кружевами, охватывали полную шею. Несмотря на броскость одежды, дама уступала Таньке Петровой в умении одеваться. Таня одевалась здорово и, одновременно, «хиппово», была своей в литературно-богемной тусовке, и, если был с Петровой, сходил за своего.
С М. и «татарочкой» ходили по кафешкам Петроградской стороны, после занятий в университете, пили вино и коньяк. «Украиночка» не любила кафешек, пивных, против которых ничего не имела М. Втроем сидели у нее в съемной комнате, в коммуналке, недалеко от гостиницы «Октябрьская».
М. не сводила «украиночку» и «татарочку» вместе. Доводилось проводить время и с той, и с этой. «Украиночка» - меня привечала, а «татарочка» невзлюбила.
Петрова приняла сразу. Ирка приглядывалась в школе годами (как и М.). «Татарочка» меня отвергла. Она жила в хрущовке со старым папой-татарином (в Питере почему-то много татар) и маленьким сынишкой.
Склонная к конструированию жизненных ситуаций с собственным участием, М. сводила меня с «татарочкой». В середине девяностых, когда возглавлял комитет, прибыл летом в Питер и отправился в мастерскую, на Васильевский, где с последним мужем, художником Славушкой, жила М.
М. недавно родила мальчика Ванюшу. С младенцем сидел у распахнутого окна, в которое были видны василеостровские крыши в вечернем, красноватом солнце. М. варила Ванечке смесь на плитке, работавшей от газового баллона. Крыша под вечер нагрелась. Было жарко. Играл с младенцем. Младенец «агукал», пускал пузыри и перебирал ножками во фланелевых ползунках. Вертелась мысль – мальчик мог быть сыном. Степень нашего с М. взаимопонимания и даже любви была глубока. При иных условиях могли подумать о ребенке.
Сказал: «Опять с тобой сидим на крыше». М. ответила: там нам и место, как котам приблудным. Открылась дверь, и явился Славушка. Глянув на мужа, М., усмехнувшись, сказала: «Это Игорь. О нем я рассказывала».
Славушка - ленинградский интеллигент и художник. Длинные волосы, борода, свитер, худоба. Мягкий голос. Стал рассказывать про англичан, которые готовы купить картину и дали задаток.
Я и М. На руках у меня ребенок. Пиджак снят. Жилетка расстегнута, рукава закатаны. Вопросительно смотрим на Славушку. Мы – многолетние (и это мягко сказано) знакомцы. М. говорит Славушке: «Если у тебя есть деньги, сходи, купи водки и хлеба». Славушка, прочувствовав глубину ситуации, сдавшись, поникнув пред лицом нашего с М. многолетнего союза, говорит: «Сейчас сбегаю». Поворачивается, идет к двери. У дверей останавливается, поворачивается и (никогда не забуду этих глаз) говорит: «Я быстро. Только ничего без меня делать не будете?» М. холодно бросает: «Иди, иди. Ничего делать не будем».
А ведь делали! И как делали! Только пустые бутылки по полу летели. Лежали на полу, а на диване спала «украиночка». Бурно события разворачивались утром, когда «украиночка» убегала на работу.
