Столб пламени, взвихренного любовью, шел от меня и через меня. Шел вверх, в чужое пространство космоса. Текла река жизни – огромная и неведомая. В небесах, где любовь и напоенная ею жизнь уже освобождались от меня, не рвались, не ревели в горны груди и сердца, начинали мягко растворяться – там была М.
Она была частью моей жизнью. Нет, мне не было больно. Страсть к М. не сжигала. М. была там, где обитал разум, университет, Михаил Иосифович и его жена Любовь Исааковна. Там пили кофе. Вели ученые разговоры, звенели серебряными ложечками о фарфоровые чашечки.
Лысый, в роговых очках, Учитель, в домашних штанах и шлепанцах, в том мире сидел за старинным столом красного дерева, среди внушительной библиотеки, в кожаном кресле. Учитель любил сидеть вольно, оперев правую ногу о нижний, выдвинутый, ящик стола. В свободном от книг пространстве стены, под стеклом, висел карандашный рисунок Мефистофеля. Голый и тощий, весь угловатый, старик с острой бородкой сидел и насмешливо смотрел прямо на тебя, случайного зрителя. Уши у язвительного деда были заострены, и то ли так были зачесаны редкие волосы, то ли это на самом деле торчали маленькие рожки.
С Михаилом Иосифовичем проводили долгие часы в разговорах, содержание которых составляло редактирование текстов. Учитель из ста страниц мог сделать десять. Из десяти – одну. Смысл сохранялся. Кратко выраженный смысл – главное для учителя. Гонял меня по строчкам. Отбрасывались страницы. Отрезались предложения. И, наконец, «выковыривались» слова.
Но должен появиться текст. Михаил Иосифович говорил: «Сначала пиши. Не советую пользоваться печатной машинкой. Клацанье «распугивает» мысли. Пиши пером. Ничто не мешает сознанию, руке и бумаге. Поначалу мысли выражены коряво, много написано. Но мысли зафиксированы, уже есть. Потом, как скульптор, начинаешь очищать их от словесных напластований. Два этапа: мысль и умение сделать ее понятной. Текст научный. «Красоты» не нужно. Красота – для литературы. Некоторые литераторы останавливаются на красоте. Мысли их не интересуют. Не люблю. Пусть в литературе красота. Но мысли должно быть больше».
Пишу, как учил Михаил Иосифович. В «Новом мире» опубликован «Доктор Живаго». Учитель, который пустозвоном не был, грустно сказал: «Началось. Страны скоро не будет».
В конце восьмидесятых, когда издавали американских исследователей Троцкого, Шахнович сказал: «Лев Давыдович умер страшно. Жаль его. Сожрали. Игорь, Россия исчезнет. Троцкий мог не пустить страну в «распыл». Мог сделать ее исчезновение полезным. Если для человечества что-нибудь полезно. Не получилось «полезное» исчезновение России. Будет – а будет обязательно – страшная гибель страны, в которой мы живем».
Михаил Иосифович был атеист. Я стараюсь им быть. Сторонник идеи мировой революции. Когда умирал, попросил прах развеять над Невой, напротив здания Двенадцати коллегий. Чуть позже скончалась его супруга, Любовь Исааковна. Прах ее развеяли в том же месте.
Все, что связано с Учителем, пронизано чувством к М. Она присутствует в моих текстах, книгах. «Моя» М. согревает жизнь, когда десятки студентов проходят перед тобой, когда от усталости кружится голова и кажется: бессмыслица захлестывает бесконечный труд. Но приходит память об М. – и становится легче. Появляется и смысл «говорения». Если Ленинград связан с отцом, Иркой, Седовым, Бесстрашниковым, Петровой, то с М. связаны отдельные места или даже время и погода. М. живет в «кусочках»: в дворах-колодцах, когда с серого неба падает крупный снег. Когда в Питере осенний дождь. Желтые листья мокнут на тротуаре – это тоже М. Ее почему-то нет весной и летом – там господствует Ирка – стройная, в соблазнительных купальниках у теплой воды.
