Нещадно дергая бумагу.
Он вздумал черным написать
Про воздух легкий и про влагу,
Про шелест чистого ручья,
Он в травах скрылся виновато.
Ждут песен толпы дурачья,
С мозгами мягкими, как вата.
Подогреваемый толпой,
Ее опасным обожаньем,
Он врет, что узкою тропой
Шел к солнцу утром на свиданье,
Купался в заводях лесных,
Бродил в полях - про это тоже.
Вранье вколачивал под дых
И в челюсть веры каждой рожи.
Умерив боль, под складный шум,
Под немудрящие запевы,
В блаженстве млеет тугодум,
И сохнет дух увядшей девы.
Но стихотворец прет конем,
Спина писаки потом пышет,
Пахать бы каждый день на нем,
Но занят он: он вирши пишет
Про шелк травы, про блеск росы,
Про плеск волны тугой и даже
Поймал ушами свист косы
Старухи мертвой в диком раже.
Узрел добра и зла весы
И гирьки душ в греховной саже:
«Несу, - вопит, - святой росы
Пол-литра, в личном саквояже!»
Он жмет с людей любовный сок,
Струею яростного перца.
Бормочет пряно: «Я же смог
Вам дать свое больное сердце».
Но многих от него тошнит:
Людская гуща жаждет меду.
Он шибко умных кипятит
В котле, меняя ртуть на воду.
