Вчетвером, на трамвае, отправились в Василеостровский ЗАГС. Я с Иркой, да Седов с Танькой. Седов был мой свидетель. Петрова свидетельница Иркина.
Больше никого не было. Расписались с Семеновой, и она стала Моляковой. Расписались свидетели. Вышли на улицу. Зашли в фотоателье. На цветном снимке (снимок выцвел) вчетвером – в центре свежеиспеченная супружеская пара Моляковых (у Ирины заметный животик и глаза – даже на старом фото - удивительно чистые).
Седов одет в индийский свитер и кожаную куртку, которую привез мне отец. На мне - светлый пиджак и коричневый галстук. Петрова с ответственным лицом. После ЗАГСа она сказала: «Ну, братцы, у меня с замужеством не получилось, пусть у вас все будет счастливо и по-настоящему». На Петровой яркая блузка, юбка в оборках, цветные, вязанные самой Петровой, свитерки и крупные бусы.
Обратно, опять же, ехали на трамвае. В пролетах улиц-линий виднелась алая полоска закатного мартовского солнца и клубящийся слой темных облаков. Свадебная поездка обошлась нам в двадцать четыре копейки – туда и обратно (билет на трамвай стоил три копейки).
Мне было хорошо, спокойно. Такую свадьбу хотелось справить. Дома женщины наготовили плова – жирного, желтого, с обильным мясом. Нарезали салатиков. Открыли маринованные венгерские грибочки и болгарские сладкие перчики. Были яблоки¸ груши, водка и шампанское.
Только четверо. Никого больше. Произнося тост, поблагодарил Семенову за то, что стала Моляковой. Некоторые придуриваются, оставляют свою фамилию. Рассказал, что струсил, когда пытались делать аборт. Если бы не Таня и Борис Хаямович, которые в последний момент дали задний ход, то ребенка и не было. Решение, в общем-то, не мое. Виноват перед Ирой. Постараюсь вину загладить и прожить жизнь с одной женщиной.
Поблагодарил друзей – Седика и Петрову. В душе поселилось высокое чувство – ожидание дитяти. Высветилась роль замечательных друзей – Тани и Юры - помощь которых не забуду.
Целовались с Иркой, пили и пели под гитару. Решил – пока выпимший, смогу сообщить родителям о женитьбе. Шумно вывалились на улицу. Через Дворцовый мост, мимо Зимнего, отправились к Триумфальной арке, на центральный переговорный пункт. Темнота была абсолютная, жесткая. Ветер обезумел, грохотал металлическими листами на крышах. Фонари светили из последних сил, но их синий свет еле-еле вырезал из темноты бледные пятаки пространства. В трубку сообщил матери, что женился на Ирине. Мать сухо сказала: «Твоя жизнь. Твой выбор», - и положила трубку. Потом звонил отцу в Москву, в Академию. Отец был какой-то усталый. Было обидно услышать: «Приезжай ко мне всегда, как раньше. Но один».
Научился обиды прятать. Время лечит. Обида проходит (а проходит она всегда) – но это не важно. Всем наплевать. Не понравилось что-то матери или отцу. Родителей не расстраивал – и учился, и работал на износ. Не пил, не гулял. Но с какой женщиной жить – решать мне. Не нравится выбор – ваше дело. Живите с этой обидой, колупайте ее. Мать, ругая меня яростно за Ирку, вопрос ставила резко: или мы с отцом, или эта девица. Выбор был в пользу девицы. От девицы осталась неприязнь к матери. Больно? Обидно? А – плевать! Сумей пережить боль, которую несет тебе мать. Переживи боль, которую несет тебе жена. Жизнь – умение совместить родные боли.
С утра, в пять часов, 21 марта, повалил густой, мокрый снег. Ирка с Танькой спали на диване внизу. Мы с Седулькиным на втором этаже.
Ничего не изменилось. То, что расписались, было формальностью. На мне были кирзовые сапоги, фуфайка. В руках лопата. На руках теплые рукавицы. Показалось, что снег с участка удалось убрать быстрее. Потом – университет, пробежка по Питеру и, вечером, книги.
Ирка проработала на «Красном треугольнике», выработала декретные и ушла в отпуск. Провожали ее, выпили крепко и пели. Молякова пела и плакала. Рожать улетела в Чувашию.