Пришел В.. Пышная девушка в джинсах (вот-вот лопнут, зад велик) брезгливо держит двумя пальчиками пирожок. Не печеный, жареный. Накрашенные губы блестят маслом. Из-под рукава куртки выползает, как проказа, плотная сизая татуировка - голова змеи, глаза вперились в окружающих: «Па-а-а-ца-ны! - манерно цедит пирожковая, хотя меня к пацанам отнести трудно. - Посмотрите за чемоданом». С грохотом выкатывает чемоданище на колесах, заталкивает между сиденьями. Не дождавшись ответа, разворачивается, уходит: «Ну, что ж, В., - раздраженно вышептываю, - стереги теперь. Пойду, поболтаюсь». На выходе из зала замечаю татуированную руку, швырнувшую чемодан. Почти кричит истерично в сотовый: «Ну, быстрее же, бл…дь. Да, еду. Меньше часа. Баню приготовь, погреться… Да не от тебя, дурак. Холодный, как и твои мозги». В пакетике у нее, оказывается, еще и жареный пончик. Спускается в подвал с указателем: «М», «Ж». Мне бы тоже надо. Представил юницу с сальными губами, входящую в туалет. Расхотелось.
Поднявшись на второй этаж, рассматриваю репродукции старинных фотографий. Строят «железку» из Москвы в Нижний. Глинистые траншеи, множество людей с лопатами, в серых рубахах, полосатых штанах. Катят по мосткам тачки. С середины цепочки землекопов вперился прямо в меня, маленькими, яростными глазками, мужик. Длинные волосы, на пробор, перехвачены ремешком. Глаза похожи на Распутинские и - беспощадные. На улице - сувенирные лавочки. Есть диковинки, не виденные ранее. Иконки тонкого письма, вделанные в стеклянные шары, кубики. Есть хрустальные оклады. Или образы святых, выгравированные на бронзе, железе, стекле. Тут же - съестное: здоровенные жареные пироги с картошкой (25 рублей штучка). Ленивые таксисты. Оперлись на капоты, замерли. В Крыму, на Кавказе охмуряли бы, зазывали, затаскивали клиента в салон. Люди пухлые, нижегородские, дутые, словно баллоны.
На рекламных щитах, возле Торгового центра, приглашают на концерты Лепса, «Аквариума», «Скорпиона». Немчура, но «вставляет» легендарная группа в Канавино.
В. сидит рядом с чемоданом. Сама хозяйка продолжает нести бессмыслицу, приправленную матерком. Солнце разгорается ярче. Жарко. Уфимский поезд прибывает ко второй платформе. Идем через подземный переход. Сырость. На неровном асфальтовом полу - лужи. Бабушка таранит, сопя, две сумки. Надо помочь. Тяжело. Задыхаясь, женщина сипит: «Раньше «Распутин» был. Помните, мигал глазом? Целый литр. Удобно. Сегодня не сыщешь. Одни полицаи. Не-е-е, при Ельцине посвободнее было».
В купе чуть пахнет хлоркой. Запах солдатского нездоровья, в лазаретах таким раствором моют. Плацкарт древний, мне по душе, без извращения цивилизации - биотуалета. В купе змейкой просачивается нечто женоподобное, с короткой стрижкой. И бабка, в калошах, с кроссвордами. Стриженая, захлебываясь, картавя, брызжет слюной на экранчик Смартфона: «Сеежа, пьиди к вагону. Юкзак. Ой, два. Да юблю, юблю». В. смотрит на тощую, безгрудую удивленно. Понимаю: «И таких любят Сережи». Мне же вспоминается одна красавица. Откровенничала: «И что? Некрасивая, что ли? Нет же, сбежал к жердине этой. Ну, конечно. Там же гладят. А я, дура, в строгости. Вот и достеснялась».