Писарев (утонувший на Рижском взморье, а приставленный шпион видел, не помог) резко отрицал утонченную эстетику и многотомные словоизлияния о красоте. И правильно. При моей нерешительности, замешанной на подлых соблазнах «красивости», стремлюсь к поэтам, трусливо предложившим видеть революционность в ломке привычных форм. Началось в Европе с «Цветов зла». Рифмоплеты, в массе своей, трусоваты, но изобретательны. Знают: без возбужденной толпы ничего не сделать. Тем более сегодня, когда массы сознательно делают капризными, самовлюбленными, считающими собственную жизнь не предполагаемой жертвой ради общего блага (на него плюют с высокой колокольни), а невероятной ценностью. Изощряются литераторы в формальностях. Некоторым удается на короткие мгновения объединить обывателей по незначительным поводам. Основы людского единения порочны, халявны, стремительно дебилизируются. Уже и завиральные тексты Гребенщикова провозглашаются классикой. Высоцкого ставят рядом с Пушкиным. В Интернете процветают идиоты, вроде корейского толстяка, который корячится под ритмичное уханье. Мне стыдно, но и я вынужден бултыхаться в потоке словесных нечистот Шнура, заляпавшего сальными пальцами (вот чьи пальцы, как черви, жирны) святое слово «Ленинград».
Народовольцы знали великих лично. Саша Ульянов - один из организаторов знаменитой «добролюбовской» политической демонстрации в Питере ноября 1886. Неугомонный студент приходил на квартиру Салтыкова-Щедрина, больного, покинутого. А похороны Тургенева, испохабленные царским правительством (Льву Николаевичу Толстому запретили выступить по поводу кончины великого друга-недруга)! Саша и на тех, Ивана Сергеевича, похоронах был. Посещал Александр и Петропавловскую крепость, где четыре года томился Писарев за сочинения о «мыслящем пролетариате». Великая русская литература не замыкалась на эстетических моментах (Розанов чуял). Она воспитывала бойцов, готовых на заре юности отдать жизнь за правое (пролетарское) дело. Сочинения классиков, в нынешних реакционных условиях, вполне попадают под уголовную статью об экстремизме. Сегодня в чести Победоносцовы да митрополиты Филареты. Даже эстетствующий Михаил Кузьмин - и тот революционен. Блоковские «Двенадцать» останутся на века, а вот поэтические подхихикивания Быкова стухнут. Русские «революционеры» эстетических форм укладываются в формулу Владимира Владимировича Маяковского: «Можно не писать о войне, но надо писать войной». То же и с революцией.
Ну, не гений ли В.В.? А я? Есть поэт Осминкин, пишет: «Давай по-простому,/ Этого рабочего не существует». Буду стонать, как англичанин Фрирз, по данному поводу. Буду пересматривать реакционную лабуду Вайды «Человек из мрамора». Деклассирован, искорежен эстетикой и формализмом. Сделать ничего не смогу. Да и старый уже. Но даже с этих позиций заворожено внимаю голосу Ильича. Наслаждение такое же, как и от пересыпанных «песочком» записей Карузо и Собинова.
