Сверху надвинули на болотце ошалевших от глупости «москвичей» прочную крышку пролетарской диктатуры. Грязная лужица преет в жаркой неволе, брызжет, словно гнилой огурец, кислым соком причитаний безвестных хористок. Робость моя тает. Плечи распрямляются. Сжимаются кулаки.
Вижу: мировая война. Плазменный экран. Русские пехотинцы в окопах месят холодную грязь. Жара. Порывисто скачут казачки, размахивая, даже на старой пленке, сверкающими шашками. Артиллерийский расчет, подпрыгивающее орудие, расширяющийся букет земляного выброса - смертоносный взрыв. Чуть раньше (1913) - Донбасс. Здоровенный экскаватор, попыхивая паром, грузит уголек в открытые грузовые вагоны. Русскому буржую стало тесненько, попы (как и сегодня) бродят с дымными горшками кадил вокруг новеньких паровозов. Лысоватый полковник, в блестящих сапогах, с белой кринолиновой бабой (Николашка с женой Сашкой) целуют ручки толстенному бородачу в золотой митре.
Как ненавидел фабрикант Щукин (из старообрядцев), вывешивая очередного Матисса на стенку (французская болезнь в России» - Щукин и Морозов), плешивых полканов с истеричками-немками и мясистых дядей Священного Синода! Как ждали февраля! Но этих разносчиков «французских недугов» люто не терпел рабочий народ, даже неплохо обеспеченный. Эти ждали Октября! Итог: зимнее поле, хлопья снега, бесконечный ряд дощатых солдатских гробов. Спотыкаясь на комьях земли, бредет с дымным кадилом, вдоль мертвецких ящиков, попенок, ветер задирает епитрахиль слуги божьего. Пленка дергается, идет овальными промоинами, но гробы не отпускают изображения, тянутся и тянутся. Все бредет и бредет в грязи божий человек.
