А все-таки, что было в сумках у родителей брачующихся, которые сунули попу? Сервелат? Пироги с мясом? Сметанка? Сильное чувство голода.
На сцене - мальчонка, почти младенец, с безразмерным аккордеоном. Как маленькие ручонки тянут меха? Инструмент натужно мычит по регистрам, мелодии никакой. На малыше белая рубашка и галстук-бабочка в горошек. Совпадение! Сосет нудно под ложечкой, и высасывает невнятный звук малыш из аккордеонных внутренностей. Явления разные - восприятия одни и те же. Вдруг православие - запасной аэродром Боженьки, а католицизм с протестантизмом - его экспериментальная площадка? Ситуация та же, интерпретация разная. То православие толстое, неповоротливое, а то - последний резерв продуктов в бомбоубежище.
Мимо памятника Муслиму Магомаеву пробираюсь переулками к Новому Арбату. Миную Архитектурный музей и по Знаменке добираюсь до здании Военторга. Само здание перестроили, кажется. Теперь на Воздвиженке Торговый дом братьев Караваевых переделали на магазин детских товаров. Первый этаж - игрушки - важнейшее из прикладных искусств (гэдээровские куклы сделали не меньше для культивирования западных предпочтений, чем джинсы и мотоциклы «Ява»). Полезная игрушка - на основе языческих национальных архетипов. Игрушка - враг: создана на чужой мифологии. Полезна для исконного противника. Безумная игрушка - воплощенная фантазия одинокого городского урбаниста. У нее сильнейший прототип - Чебурашка-уродец. У исконного противника - Микки-Маус («маус» - наименование гитлеровского супертяжелого танка) и черепашка Ниндзя. Все забито игрушками - врагами, игрушками-сумасшедшими (крокодил Гена - тоже не наш: ведь крокодил же). Наших на важнейшем поле битвы за души нет. В помещении - настоящий вертолет МИ-2, выкрашенный в голубое. Залезаю внутрь. Из распахнутой двери виден зубастый Гена, сидящий с гармошкой на шасси геликоптера. Задремываю.
