Москва - цветаста. Проявилось северное влияние в древней столице - плохо кончилось. Межиров, совсем недавно: «Все хорошо, все хорошо./ Из Мавзолея Сталин изгнан,/ Показан людям Пикассо,/ В Гослитиздате Бунин издан./ Цветам разрешено цвести,/ Запрещено ругаться матом./ Все это может привести/ К таким плачевным результатам». Прав. Посмотришь на «творения» Э. Неизвестного с Церетели, ощутишь вонь дерьма, в котором оказались, напитаешься гноем и кровью миллионов погибших за последние двадцать лет, согласишься с Тютчевым.
Стою у входа в двойную церковь «Успения Пресвятой Богородицы в Казачьей Слободе», «обнаженным» сердцем чувствую непорядок. По обе стороны от входа на колокольню - мозаика. Мелкая. Сдержанная. Она - из Византии. А фрески, по извести, оттуда же, но «зациклены» веками на единых по стилю образах. Царь Алексей Михайлович с толмачами раздумывал о живописных стилях, приемлемых на Руси. Чувствовал неприемлемость западной куртуазности (Мадонна - чувственна, как прекрасная роза). Но, сравнивая Ван Эйка и Леонардо, склонился в сторону итальянцев. Наши-то люди тяжелы, неповоротливы. Итальяшки языком легки, стрекочут, словно кузнечики в июле на лугу. По сердцу пришлись ему живописные голые бабы. Одна такая во внутренних покоях у него висела. Слухов по стране о бесстыжем изображении ходило множество. Не могли мужики одолеть неясности: зачем ему голая на картинке, если натуральную, когда хочешь, облапать можно? Что за болезнь разума? К чему теребить плохо сростающуюся рану! Царь позволял высшую форму разврата - абстрактное мышление. Что до простого народа, он тайных языческих струн не дергал. Обходились каноном в иконописи. А беспутник Симон Ушаков, схожий с Симоне Мартини, опять же - для внутреннего употребления в царских чертогах. Книга, однако, уже покатилась огненным шаром по мозгам грамотеев. Сгорела церковь раз - восстановили. Во второй раз - вновь отстроили. А уж потом только дерево меняли на камень (пережив татарских захватчиков).
Иду быстро, сворачиваю в переулок, ищу Марфо-Мариинскую обитель с Патриаршим подворьем. Мелкая водяная пыль летит с неба, задыхающегося от густых туч. Выхожу на Большую Ордынку. Улица - окрошка, как и весь необъятный хутор прозванием Москва. Далеко-далеко щетинятся в небо рубиновыми звездами Кремлевские башни. Господи! Что за город! Что за страна! Звезды большевиков, царские орлы, разрубленные историей на половинки. Триколор предателя Власова, алое знамя Победы. Итальянский Архангельский собор, кремовый торт собора Василия Блаженного (русский гений). У Лескова подобный механизм (блоха) не действовал. В реальности наша столица (город-блоха) - тяжела, со скрипом, с чудовищными затратами материальных ресурсов, но пытается прыгать. Вот уже почти тысячу лет.