Чарли сроден Гумберту. Набоков американскую сволочь видел насквозь. Малер мог, приехав в Нью-Йорк, писать, что долларов в Америке много, и зарабатываются они (если у тебя есть упорство и талант) легко. Уехал умирать в Вену. Да и Чайковский в Америке не задержался.
И не в Лолите у Набокова дело. Американец чует, что есть свеженькое, сладенькое. Лезет туда, где можно первым ободрать шкурку свежего плода. Будь то девочка – мальчик, оригинальная идея или еда – скорей, скорей, скорей. Макдональдс и Кока-кола. Драйзеровские мужики – уроды. Мартин Иден у Лондона – близко к той любви, что ценим мы, европейцы.
Непонятны японцы – любовь у них штука затерянная. Как у Кабо Абэ, в «Женщине в песках». Согласен с Абэ – вода, песок. Всего много и всё – мелко. Кружится, кружится, а бессмысленно. Твоя жизнь похожа на жизнь остальных. Так зачем жить? А просто – жить во что бы то ни стало. И поиски смысла – бесплодны. Как в «Дяде Ване» у Чехова. Чехов похож на Абэ. Бессмысленность, грусть – содержание жизни. В ряд бессмысленности у Абэ входит и любовь. В «Женщине в песках» - как скучно там о любви – жара, песчаная пыль, тугие, как надутая резина, ляжки, слюни и мужской палец что-то там прочищающий.
Придурок Мисима. Новелла «Патриотизм». Офицер и его жена перед самоубийством трахаются. Потом – как оргазм, двойное харакири. Трахаются и режут себя.
Японцы… Любовь у них тоже чему-то подчинена. У америкашек – одно только «я, я, я» и деньги. Потом, где-то в подсобке, любовь. У япошек шире, но любовь не главное. У одного смертельная скука жизни, а у другого – сексуальный патриотизм. Любовь и родина – до смерти. Это смысл. Любовь к женщине – лишь дополнение.
Мне было трудно говорить – раскраснелся, спешил, боялся, что меня перебьют. Перебивать не собирались, но все равно спешил.
Любовь – скользкий предмет. Она всегда – против самолюбия. А писатель – король самолюбия. Всё для него – предметы: природа, женщина. Любуются потому, что готовятся обладать – в слове, в музыке, в красках. Мисима – патриот. Да, он нарцисс. Правда, форма нарциссизма странная – через любовь к родине. Но, это и мужское. Бог создал женщину от мужчины. Мужчина главный.
Я не писатель, а студент. Полюбил. И я – главный. Когда все готов отдать любимой, отдаю, любя, не девушку, а себя. Это чувство рассыпается на осколки и ранит душу. Сладко – будто раскачиваю пальцами больной зуб. Осколков, впившихся в душу от любви, – море. Любовь представляется морем. Это океан муки. Любовь должна подчиняться мужскому самолюбию беззаветно. Убедившись, что подчинение девушки –безоговорочное, мне нечего желать. Можно убить себя, отдать жизнь за триумф. Этим чувством – возможностью смерти через женскую любовь-страсть – бредет любой мужичишка. Долгая дорога. Восхождение. Даже великие не могут, порой, одолеть подъем. Достичь вершины может и нищий. Он, может, оттого и убог, что в жизни ему ничего не нужно. Случается таинство любви. Может, и нет. Безраздельное царство случая. Любовь - не только наличие девицы. Девиц может быть много. Желанной муки любви только нет. А подвернется ли удача – неизвестно. Истинная любовь есть путь и, одновременно, неподвижность. Эрос – одно из условий. Похоть - тоже одно из условий. Из объятий похоти и страсти выходишь в прохладные долины платонической любви. Равнины приятных мыслей о любви. Туманные предпочтения и предчувствия. Наконец, твои ноги отрываются от поверхности твоего «я», и ты паришь в удивительном пространстве, назвать которое никогда не сможешь. В этом пространстве пребываешь. В пустыне некуда спешить, и твоя готовность умереть ради любви, потому что любовь женщины – это вершина твоего самолюбования, даже эта готовность умереть растворяется в безмерной пустоте.