Взяв Москву, великий француз потребовал вести его в церковь, где покоился реформатор. Думал: «Бьюсь с русскими Православными. Я же, хоть и не верующий, а все-таки из католиков. Иной мир. Культурные пространства различием обязаны умникам типа отца Григория. Почему восточные славяне выбрали? Непонятно. Воюй, клади на полях сражений сотни тысяч теперь. Велико слово. Беспощадна интерпретация». Московские храмы (Фиорованти) не тронули так глубоко сердце воина, как эта небольшая церковь. Чувствовал места цивилизационных раломов. Приказал охранять храм Григория Неокеосарийского, как зеницу ока. Сказал: «Если б мог, то, уменьшив строение, взял бы его в ладонь и перенес в Париж». Соседнюю церковь Успения Пресвятой Богородицы французы спалили. Сожгли город. Но церковь отца Григория не тронули.
Рядом с ракой святого еще один золоченый ящик-чемодан. Закрой крышку - и неси золото в другое место. Сегодня саквояж открыт. На бархате, под толстым стеклом, приделаны малюсенькие круглые таблеточки - снова кусочки (просто крошки) вяленой плоти. Части мощей иных святых. Тысяча, полторы тысячи лет. Сколько, через столетия, перелопачено мощей, неизвестно. Собрать бы все, что выдается за останки Апостола Андрея - получился бы гигантский гомункулус.
Снова юркнула девчушка с лицом двойного окраса. Приложилась к стеклу, прикрывающему коллекцию останков, скрылась во мраке. Исследую чистоту стеклянного покрытия на свет. В отличие от гробика отца Григория, заляпанного сальным, стекло чистенькое. Только след губ инвалидки. Молодой послушник, с надменным лицом и мушкетерской бородкой, лениво оттирает шелковой тряпочкой раку, затем чемодан с мощами. Внимательно смотрит на меня, заставившего его сделать физическое усилие.
В храмах Рима, в каменных нишах, - фигурки из воска. Маленькие диорамы представляют важнейшие эпизоды из жизни Христа. Но там стены не украшены богатыми фресками. Подход одинаков: воск игрушечных представлений - круглые баночки - лампадки - картины. В церкви Григория Неокеосарийского витые столбы украшены росписью по штукатурке: виноградные лозы, райские птички. Своды белые, а стены в изображениях святых, явленных в овальных ликах. Овалы, как созревшие плоды, висят в сплетениях виноградных лоз (гроздья, пышные листья). Московский стиль XYII века. И вот в нишах опор, поддерживающих своды - волхвы в белых одеяниях, Дева Мария с ручками на груди, смиренно подарившая греховному миру сына, да Иосиф Аримафейский с кучерявой бородой. Несочетание с великолепной иконой: на красном четырехугольном фоне восседает грозный дядька, в которого превратился миниатюрный младенец цвета деревенской сметаны.
В стороне - впаянная в пол мраморная купель, покрытая фиолетовым шелком с золотыми кистями. У стены дубовая лавка: старичок с редкими волосиками. Глаза наивные, мутные, слезливые. Рядом девушка-норушка, сложила благоговейно костлявые ручки. Старец: «Грачи плачут. Березы - огромные. Ломают белых Христовых невест. Ветви падающих стволов хлещут о землю в отчаянии. Двор стал лысым. И я, шестьдесят, нет, чуть меньше, лет назад, вместе со всеми сажал деревья. Тогда зимы лютые были. Бараки из бревен. От мороза лопались, словно из пушек стреляли. Что делают! Что творят!»