Там, где делали нитки, собирались привечать российских фотохудожников. Модно. Был «Винзавод», а теперь там Гельман. Кондитерская фабрика «Красный Октябрь» - кого там только нет. Даже есть Собчак с «Дождем». На «Красном Октябре» - Лобков. Лобковое красное воспаление. Кому-то – здорово. По мне так – мерзость. Будут пугать – а что, лучше, чтоб развалины? Да, лучше. Ужас распадающихся гигантских корпусов то же самое, что война. Когда убитых стало миллионы – свершилась революция. Остановившиеся паровозы. Потушенные топки котельных. Голод. Стужа. Несчастные вдовы. Революция зрела по всей Европе (в Германии, в Венгрии она произошла, да не победила). В России произошла – и был великий миг свободы. Революционные преобразования – свершились! И быстро! Российская империя – единственное государство, которое распалось, но распалось удивительно – в итоге стала еще больше. Русский народ – единственный народ, что посмел выбрать неведомое. Неведомое превратилось в СССР, и Козинцев снял «Юность Максима», а Островский написал книгу о Павке Корчагине. Бабель выдал «Конармию». Серафимович - «Железный поток», а Маяковский поэму о Ленине. Старое дворянство не стояло на месте – дело кончилось планом ГОЭЛРО и электрификацией всей страны. Миллионы – в эмиграцию. Тяжкий крест. Но была ли еще более энергичная эмиграция? Поэзия. Литература. Музыка. Наконец, вертолеты и истребители. С одной стороны – враги Советов. С другой – агенты тысячелетней России. В цехах – турбины, огромные трактора (Кировец), танкеры и реактивный пассажирский самолет ТУ-104. Не было там ни модернистских полотен, ни либеральных телестудий. Цех есть цех. То есть жизнь индустриальной державы. Марат Гельман в цехе – это смерть.
В Чебоксарах, на ХБК, хотели придумать пышные похороны индустриальной Чувашии. Некто Иван Ярмощук и студия «Арта». Студия «НН Пресс» и творческое объединение «Lunetique». Полузабытая дирекция культурных программ (у программ может быть дирекция, а вот у культуры?). Но даже пышные похороны не получились. Никто в опустевшие, сиротливые производственные пространства не приволок ни одного вычурного арт-объекта. ВТК разорилась. Разбежались дизайнеры и фотохудожники.
В «Вишневом саде» художник Федоров говорит – приехал в Чебоксары, а там весьма традиционные работы (надо понимать – застой). Он пошел на прорыв. Родился «Цветовой венец семидесяти девяти оттенков в палитре и мироощущении художника». Если ты художник (чувствуешь все обостренно), то какой уж тут венец, да еще цветовой. Окружающее вопит о венке, и не о цветном, а похоронном.
Федоров, как всякий сын земли Чувашской, любит свадьбы. Тяжела была жизнь чувашского крестьянина. Свадьба – центральное событие. Не случайно классическая поэма Иванова «Нарспи» - вокруг свадьбы. У Федорова – кентавр на свадьбе. Что предлагает Федоров людям, способным платить немалые деньги за художественные полотна? Как и чем воспитывают прослойку сытых в небогатой Чувашии? Кто выполняет важнейшую задачу формирования мировосприятия буржуазной элиты? Федоров хотел бы – да не подойдет со своими кентаврами. Старомоден. Громоздок. Дежурно (приспосабливаясь к россказням бывшего президента ЧР Федорова) про лошадь, которую уводили с частного подворья на колхозный двор. Ясно – колхоз – Советская власть – горе.
Хорош мотив индивидуализма и творческого одиночества – рисовал мало. В итоге – триумф Советской власти. Их, талантливых и нищих, всех берут в Чебоксарское художественное училище. А там – дружный коллектив и замечательные, талантливые преподаватели: Мясников, Григорьев, Гурин. Конечно же – Спиридонов Моисей. И Сверчков. Откуда столько? Ведь колхозы и ужасный сталинизм. Но всех деревенских гениев одели, обули, накормили. И кто? Неужели страшная Советская власть? А ведь она! Кто же еще!
Где же в этой противоречивости совпадение с гламурным ширпотребом местного журнала? Нет – Федоров никак не подходит на роль воспитателя новых сытых. Слишком много «совка».
