В. размышляет (это когда выходим к Апраксину двору): «Как будто в церкви святые празднуют победу над змеем. Он шипит, умирая, но торжественные огни ожили, летают, радостные. С новогоднего вечера многое не съедено. И - полторта «Полет». М.: «С улицы, с церковного праздника, прилетел этот «Полет». А я и забыл про него».
Мама сварила борщ (с добавлением уксуса). Люблю. Особенно хорош он в селедочке с постным маслом, лучком и картошечкой. Эх, принять бы на грудь рюмашку граммов под сто! Погрустить, наколов на вилку кругляшек вареной картофелины! Помечтать, посасывая солоновато-скользкое мясо рыбки! И еще граммов пятьдесят да лучку - репчатого, белого! Дурная моя воля! Сказал себе: тебе праздник - фонарь в морозной мгле, а не водочка. Не нравится - не живи.
Мама кладет много сметаны. Недоеденной жареной птицы много, картофель прожарился, желт и маслянист. Маленькие маринованные огурчики. Да я еще и хрена натертого в мясо жахнул. Сок томатный поперчил и туда же – ложку сметанки. Мама говорит: «Игорь, убери сервелат, язык, крабовый салат из-под лампы. Кажется, что тают они». Большой свет не выключен, а сидим при настольном освещении. Двор-колодец изредка наполняется лязгом: ворота на кодовом замке, дверь распахнут, а придержать забывают.
Вкусно так, что постоянно всплывает слово «разврат». Или «бесстыдство». А лучше всего - «охальство». Когда голоден, а еда вкусна - рот самая что ни на есть эрогенная зона.
М. и В. уже «тяпнули» по две мельхиоровые рюмочки коньяка. М. в возбуждении: «Чаю с тортом напьемся и, пожалуйста, вам: гениальные съемки выдающегося художника, гуляющего по Венеции». Мама дает нам тазик мандаринов, апельсинов, яблок. Ножиком разрезаю яблоко на дольки, пробую, не кислое ли. Во рту разжеванная яблочная долька, словно утренний цветок, распускается сладостью. В то же мгновение распускается голубыми бликами экран телика. Брат прибавляет громкость, слышен плеск воды, невпопад колышутся возле полосатых причальных столбов тяжелые узкие гондолы. Так хорошо, что щурюсь.
Набережная. М. в шортах немыслимой расцветки (передал аппарат матери, чтобы запечатлеть себя, красавца). Мама укутана в легкое сари из плиссированной ткани. В Ленинграде ее часто «накрывают» тяжелые приступы кашля. В Италии бронхи работают чисто, не барахлят. М. усвоил мою манеру - комментирует: «Направляемся к площади Сан-Марко. А вот и венецианские летучие львы». И замолкает надолго. Что тут скажешь! Дворец Дожей потрясает, но круче всего - зал Совета. Дерево покрыто изощренной резьбой. Скамейки, как железнодорожные пути, «подползают» к платформе президиума, к председательскому креслу.
После яблока закидываю в рот мандаринки. В. и М. спят. Смотрю (с праздным интересом) фильм по Пикулю «Пером и шпагой». Интриги. Женщины, которых пугают дыбой жестокие царские сатрапы.
Во сне - белая стена. Люди в серых куртках уперлись лбами. Серое на белом вызывает ощущение знаменитой курточки Буратино. Спрашиваю: «А где столяр Карло?» Пиликанье сверчка. Под тихий шелест ползущих под ногами насекомых одинаковые люди в одинаковой одежде исчезают. Один возле белой стены. Голос: «Чья-то теща умерла. Что теперь будет с арестованной К…ой?».