Я: «Голявкин и удмуртские художники - современные тенденции?» Дядя: «Еще скажу: таких, как я, считают полоумными. Год. Пять. Десять. Невольно превращаешься в чокнутого. Бежишь от города, от не менее сумасшедших людей - уже не помогает. Безумие сродни отравляющему веществу».
Понимаю радость отшельника от случайного собеседника. А он: «Художники Удмуртии в семидесятых…». Резко прерываю: «Искал Геннадьева. Он тут, в обломках. Жаль». Он: «Геннадьев только думает, что современен. Позапрошлый день. Сам помогал носить его деревянные изделия. И ломал. То, что он делал, не должно…». Видит - ухожу. И - громко: «Завтра приходите. Будет интересно». - «Не смогу, спасибо за предложение. Мы тут у брата в гостях». «А-а-а, - тянет коридорный, - это к Мише, что ли?» Отвечаю, что да, к М..
В. и М. в мастерской вскипятили чай, нарезали сыр, хлеб, лимон. Пьют коньяк. Из разных рюмок - пузатой и продолговатой. - «Странный человек, - обращаюсь к М.. - Живет в коридоре. Копается в пыльных книжках». М.: «А он тут много лет. Это Саша. В прошлые годы спал в лифте. Комендант разрешил. Только ему. Иначе все здание заселят бомжи. А этот, вроде, «Муху» кончил». - «А что завтра будет?» - интересуюсь. - «Не знаю. Саша каждый год до Рождества устраивает выставку. На лестничных площадках много картин. О некоторых забыли, чьи они. А он вытаскивает, выставляет в ряд. Есть актив. Решают, какое полотно в новом году будет висеть на стенке. Случаются обиды, целые баталии. Художников много. Все гении. Поминают умерших. Вспоминают - чья и где картина. Саша летопись ведет. Я - не участвую. Врагов наживешь».
Каждое посещение мастерской стараюсь отметить подарком М.. Из толстой кипы зарисовок выбираю одну. Начинаю клянчить у М.: дай да дай. Брат не дает. Нужно для работы. Эскиз жизненно важен. А в последний день, как бы неожиданно, извлекает рисунок из закутка, торжественно дарит то, что я и наметил. Изображаю радость. М. доволен. В Чебоксарах иду в багетную мастерскую. Стекло, паспорту, рама. Обрывок бумаги оживает, смотрится по-новому. Работы брата на стенах моего жилища. Поднимаюсь в Чебоксарах по лестнице, захожу в комнату, в коридор. Глаз натыкается на эскиз. Встану, долго разглядываю, словно увидел в первый раз. Нахожу новое. А Сашу правильно приютили, хоть он и тронутый умом. Без таких отшельников не прожить. Хранители пыльных богатств. Книжки, немногочисленные читатели, не все вымерли. Таков был Вильям Похлебкин. Странноватенькие приживались под сводами библиотек. Федоров (в прошлом) с его березовыми чурбачками вместо подушки. При мне (а я его неоднократно наблюдал) жил в университетской библиотеке «запойный» книгочей Гарфункель. Картина может быть крепка, как хорошая шведская водка.
