Питер. 28 декабря 2016 - 7 января 2017. 75
Пробираясь к Итальянской улице, миновали несколько «чудинок». Вот маленький белый бегемотик (естественно, не настоящий) весело улыбается, заманивает в харчевню. Собачки, кошечки, цапли, тигры и египетские сфинксы, компактно размещены на тротуарах, что делает справедливой догадку М.: «Выпьешь изрядно, натыкаешься на уродцев, с тротуара, а то и с лестницы, в подвал питейный «загреметь» можешь». В витринах - взрыв фантазии: елочки, шелковая ткань белого цвета, имитирующая снег, саночки, снегурочки, лошадки. Все игрушечное великолепие охвачено ярким светом. Между тем - мрачно. Тепло, безветренно, ни снежинки. Сырость воздуха, как соль, разъедает раны домов. На улице Лабутина (ополченец, закрывший грудью амбразуру с пулеметом) дома столь же нелепы, сколько и ободраны. Разложение - физиологично. Неприятное, но природное, явление. Словно труп раздавленной собачки. Развал домов, гниение деревянных конструкций еще более противны: тут разваливается творение разума, плод труда. Разложение человека ужасно, но гниение человеческого еще противнее. Исчезновение созданного человеком подхватывают, насаждается мнение, что мерзостный процесс хорош. Муть проистекает от разума. А ведь основная функция коры мозга - укутать глубже подкорку, чтобы не выпирала животная суть.
Если желаете насладиться прекрасным доброго и прекрасным злого «в одном флаконе», приезжайте в Питер. Побродите в подворотнях, в тошнотворных дворах-колодцах, в которых не бывает солнца. Здесь проживают странные поэты и мыслители - Бродский, например. Неужели жители думают, что обилие рекламных огней веселит их, и не так жмет виски холод исчезающих стен. Беспрерывные нити огней, ленты полыхающих витрин, как рубцы от ударов плетью, сочащиеся кровью.
Итальянская, Театр Комиссаржевской, желтая стена Этнографического музея. Автобусы с забугорными туристами. Они не говорливые, не в белом. Тут вам не Лидо, уважаемые. Западники не ожидали агрессии от свинцовой Невы, иглы Петропавловского собора, хищно карябающей брюхо небесного мрака, угрожающей огромности дворцов. Не «дома-пирожные» (типа витиеватого Дрездена). Как будто кирпич ржаного хлеба. Грузная решетка Михайловского дворца напоминает ряд гренадеров-гвардейцев. Аникушинскому Пушкину на нас наплевать. Если смотреть на памятник сзади, то кажется, что поэт улетает, небрежно отмахиваясь от зевак: «Да ну вас к черту!»
Мы как раз движемся туда, куда он нас послал. Беспрерывный поток людей движется к храму Спаса на крови. Корпус Бенуа прикрыт палатками: юбилейная выставка Айвазовского. В Русском музее 1 января нерабочий день. Вдоль канала Грибоедова пробираемся, сквозь плотный поток гуляющих, к узкому мостику, на противоположную сторону, к Чебоксарскому переулку. На круглой гранитной лавке сидит девушка хиппового вида. Под задок аккуратно подложена пуховая подушечка. Это успокаивает - волнуюсь за всякого на холодном камне: не застудился бы! Маленький складной велосипед, черный футляр для инструмента: «Бонг», - авторитетно заявляет В.. Металлическое блюдо - выгнутое, с круглым углублением. М.: «Похоже на половинку луны с кратерами». Хиппушка острыми пальцами, собранными в пучок, касается «луны» в определенных местах. Звук, как кислое мороженое, медленно «оплывает», поднимаясь к небу. Мостик забит. Девочки, издающие бессмысленный смех. Захлебываясь визгливым клекотом, вопрошают у длинного молодца: «Нужны или не нужны? Если да, то куда поведешь вначале? Выпить бы чего…». Не выдерживаю, бурчу под нос: «А не пошла бы ты на х…! Кому ты нужна!»
Потеплело в душе. Толкаю в бок М.: «Вон твой немец из Венеции». Навстречу пробирается группа фрицев. Старушенции окружают толстяка в клетчатой кепке, в белом шарфе. Старик знаком лицом (крепко красным), весел. Что-то говорит по-немецки, а ветхие дамы не смеются, но деликатно гогочут. Проходят мимо. От немца пахнет табаком и одеколоном. Не позавидуешь - как он, в одиночку, справляется с выводком старых гусынь. В.: «Мужик выпил уже. Хорошо ему». А как в Питере зимой выжить, не выпив? С ума же можно сойти. От Лютеранской церкви, что рядом со Шведским консульством, мимо памятника питерскому городовому, проходим к Дому Ленинградской торговли.
Если желаете насладиться прекрасным доброго и прекрасным злого «в одном флаконе», приезжайте в Питер. Побродите в подворотнях, в тошнотворных дворах-колодцах, в которых не бывает солнца. Здесь проживают странные поэты и мыслители - Бродский, например. Неужели жители думают, что обилие рекламных огней веселит их, и не так жмет виски холод исчезающих стен. Беспрерывные нити огней, ленты полыхающих витрин, как рубцы от ударов плетью, сочащиеся кровью.
Итальянская, Театр Комиссаржевской, желтая стена Этнографического музея. Автобусы с забугорными туристами. Они не говорливые, не в белом. Тут вам не Лидо, уважаемые. Западники не ожидали агрессии от свинцовой Невы, иглы Петропавловского собора, хищно карябающей брюхо небесного мрака, угрожающей огромности дворцов. Не «дома-пирожные» (типа витиеватого Дрездена). Как будто кирпич ржаного хлеба. Грузная решетка Михайловского дворца напоминает ряд гренадеров-гвардейцев. Аникушинскому Пушкину на нас наплевать. Если смотреть на памятник сзади, то кажется, что поэт улетает, небрежно отмахиваясь от зевак: «Да ну вас к черту!»
Мы как раз движемся туда, куда он нас послал. Беспрерывный поток людей движется к храму Спаса на крови. Корпус Бенуа прикрыт палатками: юбилейная выставка Айвазовского. В Русском музее 1 января нерабочий день. Вдоль канала Грибоедова пробираемся, сквозь плотный поток гуляющих, к узкому мостику, на противоположную сторону, к Чебоксарскому переулку. На круглой гранитной лавке сидит девушка хиппового вида. Под задок аккуратно подложена пуховая подушечка. Это успокаивает - волнуюсь за всякого на холодном камне: не застудился бы! Маленький складной велосипед, черный футляр для инструмента: «Бонг», - авторитетно заявляет В.. Металлическое блюдо - выгнутое, с круглым углублением. М.: «Похоже на половинку луны с кратерами». Хиппушка острыми пальцами, собранными в пучок, касается «луны» в определенных местах. Звук, как кислое мороженое, медленно «оплывает», поднимаясь к небу. Мостик забит. Девочки, издающие бессмысленный смех. Захлебываясь визгливым клекотом, вопрошают у длинного молодца: «Нужны или не нужны? Если да, то куда поведешь вначале? Выпить бы чего…». Не выдерживаю, бурчу под нос: «А не пошла бы ты на х…! Кому ты нужна!»
Потеплело в душе. Толкаю в бок М.: «Вон твой немец из Венеции». Навстречу пробирается группа фрицев. Старушенции окружают толстяка в клетчатой кепке, в белом шарфе. Старик знаком лицом (крепко красным), весел. Что-то говорит по-немецки, а ветхие дамы не смеются, но деликатно гогочут. Проходят мимо. От немца пахнет табаком и одеколоном. Не позавидуешь - как он, в одиночку, справляется с выводком старых гусынь. В.: «Мужик выпил уже. Хорошо ему». А как в Питере зимой выжить, не выпив? С ума же можно сойти. От Лютеранской церкви, что рядом со Шведским консульством, мимо памятника питерскому городовому, проходим к Дому Ленинградской торговли.