Между Дуванкой и Бахчисараем. Густая, жаркая пыль. Братья Козельцовы. Владимир и Михаил. Севастополь – ад. А Владимиру, на первый взгляд, понравился. Испытал эстетическое удовольствие. Потом особое чувство смертельной – нет, не опасности, а неопределенности. Или-или. Беспорядок души от этого. Не продохнуть. Душит густая пыль. Трусость Вланга. Потом отчаянная смелость. Смерть прапорщика Козельцова. Толстой написал про мертвого Володю – что-то в шинели ничком лежало на том месте, где стоял Козельцов, и все это пространство было занято французами, стрелявшими в русских. Помню и еще что-то смутно из «Севастопольских рассказов» Льва Николаевича. Это он про себя.
Из Крымской войны Толстого вырос роман-колосс «Война и мир». Писал ради эпилога. В конце великого романа – движение русского народа на восток – для нас осталось непонятным до сих пор. Все время в эпилоге про желание не только вождей, но и их женщин. Горький. Толстой про женщин: «А я про баб скажу правду, когда одной ногой в могиле буду, - скажу, прыгну в гроб, крышкой прикроюсь – возьми меня тогда!»
Горький Толстого встретил по дороге в Ливадию – лохматый, серый, в войлочной шляпе. Как гном – на маленькой татарской лошадке. И еще - видел его однажды. Гаспра. Под имением Юсупова. У самого моря, среди камней – в каком-то тряпье, один, подпер голову руками. Задумчиво смотрит вдаль великий ведун. Горький тревожить Толстого не стал. Может, Лев Николаевич думал о Севастополе своей юности, где каждую секунду могло разорвать его пушечным ядром в куски. Не из Севастополя ли пришли ему мысли из эпилога о гении и случае. И – самое последнее в романе: необходимо отказаться от не существующей свободы и признать не ощущаемую нами зависимость.
Севастополь: Толстой – флот – подвиг. Мимо памятника Тотлебену – на 4-й бастион. Памятный знак: на батарее служил Толстой. Огромные пушки. Мешки и корзины с землей. Огромный ров. Великолепная панорама Рубо (в Москве, на подобном полотне – 1812 год – рубится одинокий русский кирасир среди французов, русая голова, уже гибнет). В Севастополе самое пронзительное – лежит мертвый солдат, укрыт шинелью, одни пятки торчат. Близость – ненависть немцев – русских: немец Рубо рисовал свои полотна в Мюнхене, воспевал русских героев. Через несколько лет грянула первая мировая, потом Великая Отечественная.
Вспоминается генерал Крымов, командир 3-го кавалерийского корпуса (что подвел Лавра Корнилова и застрелился). Потом писатель-уголовник Крымов (Соловьев, «Асса»). Коктебель. Ерофеев со своей стройкой, Аксенов – «Остров Крым», Дейнека – «Оборона Севастополя».
На автовокзале, утром – на обрезке ж/д путей, паровоз с огромной серой гаубицей «Смерть фашизму». Жаль – рельсы обрезаны. «Игрушка» еще пригодится. Уж больно хороша. Лев Николаевич такому орудию был бы рад. Да и надпись бы порадовала. На автовокзале – фотографии. 44-й год, разбитая арка на набережной. Ловкие люди в черном. Никакой пехотной мешковатости. Как на пружинках. Смеются. Сразу видно – морской спецназ. И – автоматы. Еще снимают: все разбито, но уже сидят на берегу дамочки под зонтиками, загорают. Трупы немцев.
После панорамы – древний Херсонес. Его ведь тоже бомбили. Хожу по башне Зенона. Уваровская базилика. Постоянный ветер с моря. Обрывистые берега. Чистая беспокойная вода. Белый далекий Константиновский форт. Подземный храм. Навстречу двое. Он – белесый, в розовом костюме. Лыбится. Рядом – невеста, в красном, толста и огромна. Счастье. Что они делают посреди пустынных развалин? Зачем молодожены на этой древнегреческой могиле? Огромный храм Святого Владимира. Спускаюсь в сухую купель. Устало сажусь на камень. Отсюда на Киевскую Русь пошло православие.
Увидели греки в заливе суда.
У стен уж дружина толпится.
Пошли толковать и туда, и сюда:
«Настала, как есть, христианам беда
Приехал Владимир креститься».
От меня – беда. Хромой, усталый человек. На старинном монетном дворе не делают денег много веков. А в театре разыгрывают греческие трагедии. Давали что-то из Эсхила. Мужики в туниках. Мраморные колонны (были на первой украинской гривне).
За вход отдал двадцать гривен (Иван Франко, Львовский оперный театр), да еще десять (Иван Мазепа). И так - четыре раза (И., В., Н.).
Просторные проспекты морского города. Ветер. Столовая №1 на площади Лазарева. Памятник погибшим кораблям. Яростно бьются волны. Площадь Нахимова. Графская пристань. На прогулочном катере – в порт, к военным кораблям. Плывем мимо огромного крейсера «Москва». Один залп - и целой Европы нет. Не выходя из бухты. Черные подводные лодки. Наши добрые друзья англичане: «Оскал Советов». За «оскал» - приятно. Спасибо огромное. Противный голос экскурсовода: «А здесь у нас стоянка яхт, принадлежащих VIP-персонам. Вот этот огромный белый корабль – яхта Алсу». Тьфу ты, зараза. Все испортил. Нет, все-таки: «Смерть фашистам».