Революций в искусстве больше, чем в политике. Бунтарей много, а крови нет. Разве чуть-чуть. Идешь в Москве по Варварке. Церковь святого мученика Георгия Победоносца на Псковской горке. Храм - веселый, кривоватый - «слепили» в 1657 году. Трапезная, колокольня, отличная от главного строения, отличаются по архитектуре так же, как церковь Ле Корбюзье от собора Парижской Богоматери. Два инородных тела приляпали друг к другу - вот маленькая революция. Маленькая, а язва. Тронь - кровоточить будет. Живое противоречие. Так по всему телу того, что человек надумал, создал. Среди несоответствий умудряемся жить. Сожмем зубы, соберем волю в кулак - творим. Кто-то творит ради созидания, а получается - разрушал. Разрушающие неожданно выступают созидателями. На стыках противоречивого «пасется» пестрый люд, зарабатывающий, на утилизации сочащейся кровушки. Хлеб материальный, корочка духовная. Лучше, чем уголек в холоде и сырости рубить.
Ницше хорошо приспособляем, утилитарен. Человек - малый атом. Есть лишь слепая судьба (это для человека). Но воля демиурга, в свою очередь, владычествует над судьбой. Человек хотел бы стать демиургом. Чтобы узнать, как это сделать - одолей судьбу. Этика тут не поможет. Добро, зло - для слабых. Есть страшная штука - воля. Возможность, хоть и хилая, пробейся-ка через железный занавес судьбы. Исчезни достойно («загреми под фанфары»). Можно заострить тупой наконечник воли, отточить его на «бруске» знания. Стремление познавать имеет «топливо»: больше знаешь, выше над остальными. Народ задницей чует умника, его презрение. Пытается мимикрировать под «образованного». Чаще слепо мстят, извергая из среды. Издеваются (Шукшин, «Срезал»). Могут и уничтожить («И все-таки она вертится» и всяческие Джордано Бруно).
Умен - значит, одинок. У одиночества нет морали (категория общественная). Разве стыдимся самих себя! На необитаемом острове, года через три, одичаешь, станешь ходить голым. Жестокость алкающей знаний толпы неинтересна. Нет изюминки. Бесчеловечность банальна. К ней привыкают, ею пресыщаются. Словно объедаются пирожным.
Есть новаторы, выпрыгивающие из болота скуки со знаком «плюс» (гении). И со знаком «минус» (маньяки). Добра нет. Есть ни то, ни се. Зовется - власть. Поведение избранных не морально. Эстетика воспитывает в человеке приятие катастрофы. Хаос красивый. Прекрасны развалины. Ницше сказал правду: безнравственный внутренний мир легче всего усваивается толпой. Нужно чуть обмануть болезных. Дали понял мысль о безнравственности и толпе.
Но, где легкость проникновения безнравственности? Он нашел ответ, став реальным лидером сюрреализма: серую банальность нужно столкнуть с еще более бесцветной пошлостью. Разве не пошлы его якобы псевдоакадемические пейзажи морского побережья? Как раз для спален купеческих дочек. Но, не банальны ли новаторские изыски а-ля Дюшан, помещенные в обрамление приторного неба? Человек с деньгами приобрел для юного мальчика картинку, завороженного мастерством живописца. Повесили в детскую, на стенку. Юноша глядел-глядел и рассмотрел нечто чудовищное, что и было главной идеей картины. Страшное, в пошлой упаковке, неизбежно притягивает силой этих вещей: страхом и скукой. Кинематографическое «движение» было преодолено. Полет духа осуществлялся на дурном топливе. Тогда, до второй мировой.
Нынешние пост-модернисты слишком просты, вторичны. Смесь пошлости и ужаса все выжгла, и «двигатель» то и дело глохнет. Ян Фабр - устройство изношенное, тащится еле-еле. Поэтому Дали должен быть на втором этаже, рядом с Босхом, а поденщику Фабру сгодится и этаж под крышей. Невелика птица.