В поле работали картофелеуборочные комбайны. Впрочем, комбайнов было два, а колготились мы и картофелекопалки, прицепленные к гусеничным тракторам. Копалка выворачивала картофель на поверхность, оставалось собрать в корзины. Все, как в Чувашии. И в то же время, не так в Чувашии. Дело было в природе. То, что окружало в тех местах, было красиво. Картофельные поля не бескрайние. Небольшие делянки отделены друг от друга перелесками, состоящими из сосен и елей. Сосны невысокие, но ветвистые и росли густо. Неизвестно на чем росли – вместо песка, как в Чувашии, был гранит. Валуны, местами превращавшиеся в диковинные скалы, покрыты толстым слоем мха. Мох разноцветный – темно-зеленый, серый, седой и даже желтый.
И в полях - камни. Трактора их объезжали. Сентябрьское солнце, когда выглядывало, быстро их нагревало, и мы, ожидая очередную тележку, грелись на них.
Поляны черные. Не земля, а торф. Когда заезжал трактор, почва вибрировала. Трактористы рассказали, что под ней болота. Под торфяным войлоком. На нем высаживают картошку, он держит тяжелые машины. Когда трактор с тележкой заезжает на поле, торфяная шкура приходит в движение. Торф липкий, приставучий. Колесным тракторам не пройти, и только гусеницы перемалывали смолянистую кашу.
Сложилась бригада подборщиков из четырех человек. Девчонки складывали грязную картошку в корзины, вслед за картофелекопалкой. Следом ехал трактор с тележкой, и мы закидывали в нее корзины. Извозякивались, как черти. Сказать, что работают студенты ЛГУ, было затруднительно – парни в фуфайках, в целлофановых куртках, студентки в рукавицах, тоже грязные, укутаны в платки. В общем, деревня.
Отряд составился причудливо. Философы: я, Валера Пуголовкин и двое Володей – Крицко и Бельтюков. Все остальные – психологи, второкурсники. Пуголовкин, двадцатисемилетний шахтер из Ростовской области, рабфаковец, парень веселый, опытный, умеющий приспосабливаться к любым условиям, заметил, что мы подвернулись Кузнецову сразу. Остальные прячутся. Их отловят и пришлют на картошку с пятнадцатого сентября, когда зарядят дожди и станет холодно. «Я специально сдался в первый день», - подытожил Пуголовкин.
По части женщин Валера был мастак. В первый же вечер пил портвейн в компании двух молодушек с кухни. Благодаря Валере, мне удалось увидеть Выборг. В город шел грузовик за провиантом, отвозили грязное белье. Валера хозяйкам указал на меня. Шепнул: «Пусть едет этот блондинчик». А им все равно. Ехать выпало мне.
Пуголовкин не раз выручал меня. Он пустил к себе Седика, когда тот сдавал вступительные экзамены в Ленинградский строительный институт.
Володя Бельтюков был худ, кривонос и язвителен. Сочинял эпиграммы, чем и был знаменит. Коренной ленинградец, жил в Купчино, в крупноблочной девятиэтажке и уже тогда, под Выборгом, нехило выпивал.
Крицко был мальчик-симпатяжка, из Харькова. Сумел так подобрать фуфаечку и сапожки, что выглядел удалым казачком, этаким сынком старого атамана Семена Кондыбы. Крицко завел любовь с девчонкой-психологиней. Когда вернулись в Питер, Володя прятался от девицы. Колхозная любовь иссякла.
После работы сидели в избе-сушилке, вокруг печи. Крицко познакомился с деревенскими и каждый вечер шастал на танцы в клуб вместе со своей «возлюбленной». Произвел фурор, оказался маститым гитаристом уровня Юры Иванова. Устав от сельской музыки, попросил гитару и показал, как надо играть. Придя из клуба и сидя в сушилке у печи, он сказал: «Какая же у них дерьмовая аппаратура. Вот у меня в группе усилки и колонки «маршалловские». Неуемная натура подвигла его на создание группы на факультете. Два года парни играли. Звали и меня. Но у меня уже все поменялось.
