Тихо звучала музыка. Работал стереопроигрыватель. Был и телевизор, и магнитофон-приставка. Пластинки и магнитофонные пленки.
По полу ползал малыш, слюнявый и симпатичный. На маленьких, после брата Миши, у меня хватательный рефлекс. Поднял ребенка на руки. Почувствовал – пацаненок. От парня пахло маминым молочком и ползунками, которые гладили горячим утюгом.
«Это – Мишка, мой сын, - сказала Петрова. – А это – Валя Ярошенко. Валька, это Моляков. Знакомься!» «И у тебя сын Мишка, - радостно воскликнул я. – У меня младшего брата тоже Мишкой зовут. Хорошее совпадение». Тут я развернулся и увидел, что на диване, поджав под себя ноги, как в Казахстане, сидит девица, весьма роскошная. У Вали были голубые глаза и темно-рыжие волосы. Волосы были кудрявые, густые, до пояса. На ней была голубая десантная тельняшка и стираные-перестиранные джинсы. Ярошенко дерзко улыбнулась. Глаза открылись и закрылись. Она не встала. Просто протянула руку. «Валя», - сказала она и склонилась над вышивкой.
Пацаненок угрелся у меня на руках, агукал и пускал пузыри. Танька посоветовала взять салфеточку и вытереть мальчику слюни. Она наливала щи и резала хлеб. Без остановки говорила. Сообщила, что развелась с мужем – Петровым. Сын будет жить с ней. Хозяйство ведут совместно с Ярошенко. Площадь, где живут – служебная. Дворницкая. На пару с Валей пашут дворниками. Подрабатывают уборщицами на печатно-картонажной фабрике здесь же, на Васильевском.
«Стены видишь?» - спросила Петрова. Тут только стало заметно, что темно-красные обои с золотым тиснением и не обои вовсе, а огромные листы винных наклеек. Молдавское вино «Лидия» - то самое, где мужик в широкополой шляпе поднимает бокал вина за здоровье всех присутствующих.
«Многовато у вас здесь пьющих мужчин, - попытался пошутить я. Петрова, заметив, что пьющие мужчины у них действительно бывают, продолжила свой рассказ о житье-бытье.
«С Ярошенко познакомились год назад. Я разводилась и училась на рабфаке. А Валька на рабфак пришла из армии. Она мастер по парашютному спорту, служила инструктором в Псковской дивизии ВДВ. Учила молодых свертывать-развертывать парашюты. Ты, видно, сразу после школы. Нежный, юный, интеллектуальный. Не бойся. На философском факультете собираются бывалые люди, отъявленные антисоветчики и обезбашенные романтики. Мы с Валькой будем специализироваться на кафедре эстетики, если нас до третьего курса не выкинут. Ярошенко – парашютистка, а я девушка киношная. Отец у меня полковник, офицер. Жила я в ГДР. В Питере окончила кинотехникум, работала на «Ленфильме», с киноаппаратами возилась. И что-то потянуло на философию».
«Валя, - крикнула она, - Моляков щи доедает и уезжает под Выборг, на картошку, на две недели. Подбери ему в бомбоубежище рабочую одежду, ватник и кирзовые сапоги».
Ярошенко, молча, встала, прошла в подвал. Глянул на ее фигуру. В общем, соответствие моим стандартам. Стало приятно, пришло оживление, и я сообщил Таньке, что вчера познакомился с любителем кино. «Это Казаков, что ли?» - спросила Петрова. «Да», - ответил я. «Берегись. Страшный человек. Он тебя этим кинематографом затрахает. А еще – Юлианом Тувимом. Небось, натрындел уже, что Рязанов – дерьмо, Марк Захаров – дерьмо?» «Точно, точно, - поторопился заверить я. – И сценаристы у них бездарные». «Дурак он, - категорически заявила Танька. – Вот здесь, на твоем месте, Рязанов сидел. Мы с ним водку пили. И Володя Высоцкий на этом же месте сидел. И тоже пил водку. Но не столько пил, сколько пел. Всю ночь. Потом я тебе пленку с нашими разговорами поставлю. У меня здесь один из центров бардовской песни. Все знаменитые московские и питерские ребята здесь и пили, и пели, и еще кое-что делали. Ладно, давай Мишку».
Валя принесла снизу черный комбинезон, фуфайку и новенькие кирзовые сапоги. Все подошло. Свою одежду оставил у Таньки. «С картошки вернешься – сразу ко мне», - заявила Петрова.
Через два с половиной часа я уже был в колхозе под Выборгом.