Поднимался из сугроба со сложностями. Опираюсь на руки - проваливаются по локоть. Чуть поднажму - уходят еще глубже. Использую грудь, ложусь на нее, а колени подтягиваю к животу. Лицо уходит в сугроб, но возникает возможность сделать неуклюжий рывок без участия рук. Снег тает, ручьи текут по щекам. Стою по колено в снегу, резкими движениями обеспечиваю вползание на тропинку. С М. то же самое. Поднявшись, отряхиваемся. Ниже грота - круглое озеро, а еще ниже - узкая речка. За ней, за полями, далекие многочисленные огни. Не Москва - это точно. Несколько раз обходим озерцо, философствуя на вольные темы. Вернувшись наверх, идем влево от усадьбы, пересекаем аллеи, бегущие к зданию, в которое эвакуировали кабинет и квартиру Ильича. Обширный сад. Фруктовые деревья (яблони?) стоят редко. Катимся, словно колобки, к деревянной веранде, предназначенной для летних концертов. Там дурачимся, принимая величественные позы с указующими жестами. Садимся на лавочку, выбиваем снег, набившийся в ботинки.
Пройдя сквозь проходную, оказываемся в пустынном поселке. Много снега намело в этом году. Да так рано! Мороз стал жестче, заматерел. Выходим на остановку, сложенную из бетонных плит, упертых сверху друг в друга. Получился островерхий теремок. Изнутри он обезображен рисунками, называемыми «граффити». Лет тридцать назад подростки покрывали стены общественных мест непристойностями. В надписях таился пусть негативный, но смысл. «Плескалось» целенаправленное «желание». Сейчас на одной из стенок - сизый зайка с огромными зубами и переломанными ушами. На другой - пухлые, как бы буквы, наезжающие друг на друга так, что самого слова не разобрать.
Мозг интерпретирует увиденное, впадая в абстракции. «Операция» оправдывает нелепость существования. Созерцая настенную «роспись» охламонов, впадаю в «ступор»: интерпретировать нечего, тропинка в мир абстракций усыпана мусором, бессмыслицей, как этот идиотский длинноухий. Зайца били, переломали уши. Как объяснить? Зачем столько усилий, чтобы сотворить бессмыслицу на деревенской остановке?
Ждем автобус. Идут с чужими номерами и - мимо нас. Два взрослых дурака! Прождали около двух часов, продрогли, заскочили в пустой автобус не с тем номером: лишь бы добраться до города. Ух, как я возненавидел сизого зайца! Водитель разъяснил, что автобус с нашим номером возвращается в Москву по другой дороге. Хорошо, что успели заскочить в этот «ЛИАЗ»: он - последний. Водитель практически пустой «посудины» для нас, замерзших, на полную мощность «врубил» обогрев салона. Вот истинное сочувствие. Не вняли Ильичу, а ведь он подробно описал, как добраться от Москвы до Горок. Очень похоже на нашу несчастную страну.
На «Домодедовской», несмотря на поздний час, многолюдно. Елки установлены, между серебряными шарами, зажглись разноцветные огоньки. Вот олень, запряженный в сани. Сплетен из тонких прутьев, к которым пришпандорены эластичные трубки. Они изнутри полыхают синим «газом». М. встал рядом, стал синим. Говорю: «Ну и видок!» Он смеется, заявляет: «Есть хочется. С утра маковой росинки во рту не было. Скорей в гостиницу, в горячую ванну! Точно заболею». - «Не простынешь, - успокаиваю я, - коньячок и в душе - алый свет от ленинского пристанища».
В столице используют едкие реагенты. На крыше торгового центра термометр показывает 27° мороза, а тротуары затянуты мокрым, тягучим. Идешь как по остывающему салу. «Домодедовская» - метро неглубокое. Эскалатор испачкан уличной слякотью. До поездов - коридор. У стены валяется пьяный (может, умер?). Скособочился, спиной - к стене, правой рукой уперся в пол, навалив на локоть всю тяжесть тела. Брат, сердобольный, подошел, склонился, слушает: «Дышит», - по-деловому, как фельдшер, дает определение. - «С инсультом тоже дышат. Потом дышать перестают». - «Ладно, идем», - соглашается брат. Людская масса медленно «протекает» мимо лежащего. Девчушка с охапкой цветных шариков: «Мама! - пищит кроха. - А почему дядя валяется?» - «Идем, опоздаем», - нетерпеливо дергает малышку мать. Гроздь шаров плывет над головами спешащих людей.