Мне сложно. Время пакостей. По сравнению с федоровскими, нынешние слабоваты. Но и я не молод. Нервы потрепаны, голова дубеет не после десяти часов работы, а после пяти. Отключится с родным человеком на два дня. Дешевый плацкарт. Билеты куплены за два месяца (М. делает то же самое). «Вега». Шведский стол. Поездка в пригород. На этот раз - Горки Ленинские.
Ленин - мой. Жесткий дядя. Шутить не любил, и, если уж делать жизнь с кого, то с Владимира Ильича (один дед у меня - рабочий с Путиловского, другой - батрак из Русской Сормы). Обдуманной сдержанности научили. В груди же - лютая ненависть к буржуйчикам. Не будет мира. Трагедия неизбежна. Оружие Ильича - мозг, крепкая нервная система лидера. Хищный склад характера, но не для себя, а для России. Размазывают сопли извращенцы - мораль. Высшее проявление нравственного человека - способность вступить в битву «за други своя». Хочется напитаться силой Ильича, которую он проявлял перед смертью. М., как и я: «Только Горки». На следующий день - Третьяковка, выставка картин из Ватикана.
Мороз случился в ноябре - под двадцать пять градусов. Соответствующая экипировка. За калиткой, извергая клубы морозного пара, - поддатая компания: мужчины, женщины. Чуть отстал дядька в распахнутом пальто, широко растягивает меха гармони. Женщины - простолицые - взвизгивают, пытаясь подладиться под пьяный наигрыш. Паренек, лет под тридцать, бледный, коротко стриженый, обнимает тощую тетушку. Повторяет монотонно: «Анне, анне… Шесть лет. Спасибо». Тощая запрокидывает голову, орет: «А-а-а-а…». Пробегая мимо компании, замечаю: у молодого тюремщика, встреченного родней после отсидки, из правого глаза скупо катятся слезы. Левый задернут бельмом. Так кричала И., когда я вышел из тюремных ворот. За один этот горький крик не предам мою единственную женщину. Таких людей обманывать - вот безнравственность.
Кто-то в компании горячо шепчет: «Леша, брось. Вот тебя и депутат встречает». В вагон ввалился первым. Занял половину плацкартного закутка. Удобно. Можно, переодевшись, залезая на верхнюю полку, высунуть в проход руки, ноги. Лихорадочно раздеваюсь до рубашки и кальсон, вынимаю очки, свежие газеты. Пихаю куртку под нижнюю полку. Только брюки не успел снять, надевая белые тапочки, конфискованные лет пять назад в отеле «Краун». Вваливается пышная тетя. Я отброшен скрипящей китайской курткой в дальний угол. Ругаться? Да к черту! Полная отключка. На толстухе кожаное кепи, замотанный шалью пуховик. Двигает ногами, словно поршнями паровой машины. Подозрительность во взгляде, мельком.
Оторопь берет перед теткой-агрегатом. А грудь! Если ударит одной титькой по правому уху, а другой - по левому, моментально оглохнешь, как бас гитарист группы «АС/DС». Куртка распахивается, как дверь космического ангара. Под ней - складки кофт, платков. Шерстяное месиво вздымается, опадает, селянка тихонько матерится и, вздохнув, выбрасывает из ярко-алого рта заветное: «Ой, тур-тур-тур».
