В разных концах зала ползали ценители иного. Вон девушка принюхивается к тюльпанчику, упавшему из медной вазочки. Сосуд, убивший цветок, похож на граненую рюмку родом из пятидесятых прошлого столетия. Композиция малюсенькая. Мне понравилась, но абстрактность образа не смогла одолеть себялюбия. Приятней жалеть себя, старого, лысого.
Двое пожилых, таких же, как я, ценителей (он и она), ползают с дорогой фотокамерой «Canon» вокруг омерзительной, расчлененной на дольки, головой. «Canon» щелкает без передышки. Здорово тут все изрублено (на внешнее - внутреннее). Оттого щепки, что летели в разные стороны, необычны - щепки внутреннего древа жизни.
За людьми-свечками - небольшое пространство. Огромные холсты Фишера. Брал много масляной краски, размазывал по натянутой холстине. Получалась грубая цветовая «буря». Полный разрыв с действительностью. Вот как сердце в груди, иногда стонет и болит. Орудовали «маленьким топором», а за стенкой, в большом зале со стеклянными стенами, - лишь грязь да обломки. Показалось: там, за стеной, - тихое угасание свечей. Утрата, пронизанная малюсенькими кошмарами - толстые коты, крысы за роялем, привидения, горечь по себе, маленькому, утекающий из рюмки тюльпан, зеленая голова сынка в руках мамаши. Эти же четыре картины так безумно цветасты, что не имеют названия.
Гельман – загадывает ребусы. Оказывается - годовой юбилей. Музей переехал в жестяной барак год назад. Что было до этого?
В следующем зале – фотобиеналле: Мауро Рестиф - «Постсоветская Россия». Фотограф околачивался в стране. Делать было нечего, снимал, что было до переселения и что получилось в итоге. Судя по снимкам Рестифа, на месте металлического сооружения находился никакой не гараж, а типичный советский ресторан «Времена года», 68-го года постройки. Сотрудники музея, вместе с концептуалистским хламом, ютились во «Временах года».
Парк Горького - мистический центр Советского мироздания. Необходимо вторгнуться в одну из «красных» крепостей. Будет убогая, огромных размеров, жестянка посреди курчавых зарослей. Этим «кирпичом» «придавили» четверть парковой аудитории. Оттого место отдыха выглядит голым, неприкрытым. Представьте: центральный парк Нью-Йорка. И в центре возводят небоскреб или склад для хранения контейнеров. Немыслимо. У нас спецоперация удалась, очередная «знаковая» победа достигнута Гельманом и друзьями. Раньше десантура мылась среди зеленых парковых зарослей. Сегодня, выпив, падают не в фонтан, а в лоханку у жестяной стенки. Нам так и надо. Рестиф снимал все этапы захвата чужой территории. Пошел дальше, вышел за парковые ворота, снимал безобразные столичные сюжеты 90-х годов.
Кажется, фотография, из-за совершенства техники, вырождается. Простейшие устройства второй половины XIX - начала XX-го веков содержали больше элементов искусства и мастерства. Все растворилось. Тайна исчезла. Камера сегодня и раздевает, и бреет «под ноль». Блеск, треск, а смысла нет. Концептуальное искусство хотя бы упорства требует. Человеку с цифровой камерой нужны лишь крепкие ноги.
Фотографии Мауро из 90-х вторичны. Сотни подобных опусов промелькнули в последние несколько лет перед глазами - очереди, пустые полки, нищие на тротуарах, словом, все то, что сейчас снимают о путинской России, но по госканалам эти снимки до нас не доходят. Иду длинным коридором на выставку «Гараж: раз/архиваривание». Зал обширный, мрачноватый. Православные активисты сказали бы: тут все «бесы» собрались. Беллетрист Проханов воскликнул бы: «Тьфу, на вас!» Лукавый редактор «Литературки» Поляков вздохнул бы: «Какие деньги ухлопали! И на что?»