Сначала ржали, когда заводился магнитофон, а оттуда слышались мыканье и щелканье. Потом дошло, что так мы работаем. Запись нот и аккордов. Долгие советы, чем насытить музыкальную схему. Философствования с Иванчиком. Подбирающийся к сути Седик с бас-гитарой.
Иногда кто-то из присутствующих не выдерживал, кричал: «Дураки! Чего ж вы думаете? Вот так вот лучше сыграйте – и шикарно будет». Пробовали, что предлагал зритель. «Так?» – спрашивали мы у добровольного помощника. «Да нет, не так, а вот так». Бывало, все получалось, и советчик оставался доволен. Коллективное творчество. Как же были довольны люди! Они тоже сочиняли песню!
Ни разу, никто не отверг мою музыкальную тему. Я, как эгоист, страшно этим гордился. Основа была моя. Черно-белое. Четкое. Серьезное.
Шли не только музыкальные предложения. Когда нам понадобилось много стиральных досок, через час у нас было их штук десять.
Процесс наложения с магнитофона на магнитофон требовал много времени. Сажаешь человечка с тремя машинами – и он пишет. Лента на бобинах. «Тасма» и «Свема».
Через полгода выросла стена из мощных колонок. Все разного цвета, но я настоял, и колонки были обшиты одинаковым черным дерматином. Душа моя успокоилась. Вход в океан электричества у нас имелся. Возникла творческая лаборатория. Нас стали посещать девицы. Была Калинкина с модными хмырями. Вокруг Иванчика кружились малолетки, и это заставляло его шевелиться. Он и так многое делал. При обработке магнитофонных мычаний он извлекал из гитары такие звуки, которые точно ложились на полотно нашего сочинения и облагораживали его.
Иванчик рдел при девочках. Я, как бы невзначай, замечал, что вот здесь и вот здесь все сочинил Юра. И припев – тоже он. А вот эта композиция, так и вообще вся его. Чистый кайф. Кайф от музыки, в отличие от наркотического кайфа, состоит в том, что за наркотики могут убить. Жадность и доза. Кайфа от музыки не жалко. Хочется со всеми поделиться.
Когда при девицах шли размышления о заслугах Юры Иванова, чувствовалось, как в сладкой истоме напрягается его спина и затылок. Но открыто радости своей Юра не показывал. Только иногда тянул лениво: «Да ладно тебе, Моляк! Мы же вместе – и Ларра, и Седик…»
Ни разу к нам не зашла Кучерова. А Седов ждал ее. И я был в ожидании. Мне хотелось сделать приятно Седику, похвалить бас-гитариста перед девушкой. Приятно человеку – от того, что хорошую оценку о нем слышит любимый человек, и мне самому в два раза приятней.
Но Кучерова не появлялась. Седика хвалить при Ларре или Иванчике? Они и так знают, что Седик хороший. Седов не любил фальши. Если она проявлялась, бормотал: «Ну, что ты, Моляк! Не надо. Не так это…» Эту особенность знали и Ларин, и Иванов. Между тем слух у Седова был отличный. И бас-гитариста лучше, чем Седов, не стоило и искать. Когда наступало время медленного танца, время мелодий в стиле «Procol Нarum», когда Иванчик снимал гитару и они с Ларрой спускались в танцующий зал, мы с Седовым оставались на сцене. В зале вырубали свет, и лишь один прожектор освещал меня и бас-гитариста.
Седик точно акцентировал ключевые узлы композиций. Меня иногда заносило, ту или иную «осеннюю» (как я их называл) тему я начинал разрабатывать иначе, чем на прошлых танцах. Но Юра не промахивался. У Седика были свои любимые мелодии, и он сопровождал их печальными, пронзительными звуками губной гармошки. Становилось очень хорошо.