На одной стороне - молодежь, на другой - бывалые дамы. Накрашены густо. Для жары нехорошо. Лица блестят, будто стекают. Старые танцовщицы из «Фоли Бержер» или «Тиволи». Вульгарность театрального бурлеска (между цирком и опереттой) въелась в интонации, позы. «Танцорки» чуть поддаты. Громко разговаривают, смех буквально встряхивает мелкую листву кустика, под которым сидим. Доел булку с ветчиной, тру жирные руки о траву. Сальность ладоней роднит с вульгарностью дамочек.
Режиссер Шахназаров, очевидно, обижен женщинами. Неприязнь к ним проявляется, усиливаясь, от фильма к фильму. Начиная с «Всадника по имени смерть» (слабый сценарий, фильм неглубокий, вторичный), отторжение становится очевидным. Террорист Савинков постоянно пьет в шумном кафе-шантане, брезгливо наблюдая за клоунски намазанными лицами танцующих. Женщины визжат, задирают подолы, демонстрируя красные чулки и панталоны в кружевах. Плагиат, позаимствовано у Дега и Тулуза-Лотрека.
«Соседки» полноваты, оплыли, одеты в просторные сарафаны в цветочек. Одна, рыжеволосая: «А Сашка помнишь?» В ответ - крашеная блондинка: «Сашок? Нет. А что?» Рыжеволосая: «Так тот - постановщик, да еще на полставки подрабатывал костюмером». Блондинка: «Припоминаю, скандалы постоянные». Рыжая: «Не скандалы, глупости. Пил, собака. Лариска рассказывала, гладил Саня платья в костюмерной. В кружку налил водки. Якобы вода для сбрызгивания. Попивает. Лариска ворвалась, не помню, с какой просьбой, потная, запыхалась. Еще в Алатыре на гастролях были. Добрый Саня предложил попить водички, успокоиться. Лариска хватает кружку с гладильной доски, делает большой глоток. Глаза на лоб. Горло горит. Всю кружку, от неожиданности, выплеснула на пол. Саня - в ужасе. Схватили по куску хлеба, принялись промокать содержимое с пола. Стоят попами кверху. Постановщик от горя причитает, рассчитывал, что до вечера выпивки хватит. Тут я. Сидят на полу. Саня чуть не плачет. Лариска рыдает, жует черный хлеб. Узнала, в чем дело, сбегала. Пол-литра, конечно, печенюшечку болезным приволокла, за Саньку все костюмы «под мухой» выгладили. Санек все приговаривал, что и от баб польза имеется. Он же голубой был?.. Да, вспомнила, он, говорили, после Ларискиного разорения в сундук с костюмами от расстройства упал».
Хохочут. Беленькая: «А помнишь, в том же Муроме, нет, в Алатыре купили с тобой малины, наелись, из остатков сделали масочки. Лежим в трусах, без лифчиков. Морды красным накрашены. Кровавое впечатление. Санек же голубой, к женщинам - без стука. Заходит, решил: прикончили нас зверски. Как заорет, как выскочит!»
Ржут бывалые лицедейки. Это уже слишком. Кряхтя, встал, собрал рюкзачок, поплелся к фонтану застирывать рубаху. Фонтан «пьяных десантников» обложен гранитом, скошенным в сторону воды. Скидываю рубашку, осторожно лезу грудью вперед. Лишь бы не скатиться, как с ледяной горки, в воду. Впихиваю в воду замасленный край рубахи, тру его руками. Окружающие внимательно наблюдают за манипуляциями. Вылез. Смотрю - хорошо ли постирал. С одного бока пятно не отстиралось. Женщины в купальниках говорят: «Дать вам крем от загара? То же сало, что и в мыле».
Подставляю мокрый край под белый флакон. Некрасиво лезет белая, как опарыш, смазка. Одна говорит: «В такой воде разной химической дряни… без порошка все отстираешь». «Вместе с самой одеждой», - добавляю уныло. Вновь ползу. Усиленно тру места, куда выдавили крем. Аккуратно выползаю. Смотрю на свет - пятно полностью исчезло. Вода пропитала всю переднюю часть рубахи. Хотел выжать, а женщины: «Да не надо, надевайте. Тепло. На вас за пять минут высохнет». «Что, такой горячий?» - пытаюсь шутить. Владелицы крема усмехаются: «Не-а, осторожный. То сползали к воде, то выползали. Жалко стало: чего мужик мучается? Помогли».