Был в этом музыкальном дребезжании вызов власти. Природу этого вызова, обиды на власть я не понимал. Чего пыжатся? Сейчас выжившие рок-старички строят из себя страдальцев. И мы вроде Варлама Шаламова. Мы тоже преследовались.
Это была просто амбициозная пьянь. Куролесили, гадили, пили, ширялись от души. Один Андрюха «Свинья» чего стоит. Посадили, по-моему, только Айзеншписа, за спекуляцию. Посадили? И правильно сделали.
Иванчику, который особенно уважал «Машину времени», мною было заявлено сразу – не восторгайся, тексты – фуфло, а музыка не их – слизано все». «Мне обидно за тебя, Юра, - говаривал я. – Талантливый парень, а восхищаешься подделкой. «Кукол дергают за нитки, на лице у них улыбки» - текст корявый, а музыки и вовсе нет. Рок берет тебя за яйца. Ритм, звук и тайна электричества. Не обращай внимания на проходимцев. Моментально собираются вокруг настоящего и хорошее портят».
Юра сопротивлялся слабо. За десятки лет, что знаем друг друга, ни разу не ругались. Основой стабильности в коллективе был, видимо, Седик. Седик не лез в разговоры об искусстве рока. Но слушал.
Иванчик улыбался, говорил: «Моляк! Ты к этим вещам серьезно относишься. Я просто играю. Бабам нравится. А я баб люблю. Ты, Моляк, их тоже любишь. Только у тебя всё извращения. Ты дикий. Свечки под одеялом. Спишь по четыре часа. К бабе будешь со свечкой пробираться. Не выспавшийся. Рассказы в журналы шлешь. Тащишься, когда вокруг тебя толпа собирается, а ты лапшу на уши вешаешь. В жизни все проще. Я охмуряю девчонок. Они любят «Машину». Я исполняю, что любят. Разные песенки про любовь. Ты рассказы рассказываешь, я песенки наигрываю».
Приходилось возражать: «Простаком не прикидывайся, Иванчик. Дополнительные из Москвы решаешь? У тебя есть мечта. Ты никому о ней не рассказываешь. Боишься, если кто «спугнет». Ты хитроват. Чувашский у тебя характер. Как у Макаревича. Понимаешь – не все просто. Взять тот же рок. Как и всякое дело, требует затрат времени. А времени-то и нет. Почему сплю мало и с фонариком зубрю по ночам? Потому что летит время. У меня мечта – уехать учиться в Москву – раз. Не подвести родителей – два. У тебя - то же самое. А ты – просто, просто. Не просто! Если тратить время, так на то, без чего жить не можешь. Вот, рок-музыка. Не знаю почему, но к року тянет. Потребность в нем обретает силу страсти. Ты говоришь, что мне нравятся девушки. Нравятся! Уроки красоты получал в балете. Но время, дорогой, проклятое время. И мои запросы. Ты обвешаешься какими-то мартышками, смотреть страшно, и ходишь по городу с гитарой. Они вчера с дерева слезли, а ты им паршивую «Машину времени» исполняешь. Просто? Не просто! Если ты с мартышками хоровод водишь, значит, не просто, а очень сложно!»
Юра не обижался, но замечал, что вот последняя, Наташка или Манька, – отнюдь не мартышка, а очень даже ничего. Но не сдавался и я: «Как же, не особи Наташка или Манька? Сам говорил – сидели на краю рощи в канаве и пили вино. Ты девушку, которая пьет с парнем в канаве винище, замуж возьмешь? Не возьмешь. Так какого же хрена на нее время тратишь? Времени никто не вернет. Если время на женщину, то это будет прекрасная девушка. Мне не будет жалко на нее ничего. Даже времени. Да и самой жизни.
Вот группа «Примус» из области бездарно потраченного времени. Ты как бы зазря частично умер».
Иванчик подытоживал: «Видишь, Седик, Моляка опять занесло. Чушь про время, про частичную смерть. Не слушай! Хочешь К…? Чтоб она разделась, и вы бы целовались? Тогда не слушай Моляка, а бери гитару и заведи фокстрот. Дикость! Нельзя посидеть с девушками. Покурить, выпить и побренчать на гитаре. А зачем жить? Ведь вот это и есть жизнь».
Приходилось Юре льстить: «Какие у тебя резвые, длинные пальцы. Ты можешь быть королем гитары. Без разговоров о жизни. Пробегись по грифу!»
Польщенный Иванчик легко перебирал нежными пальцами по стальным стунам. Звук выходил благородный. «Вот, - говорил я, - а ты говоришь все просто. Объясни, как это у тебя получается? Не тренировался – а такая легкость. Как это происходит в мозгу? Мозг – руки – струны. Кто бы изучил мозговые механизмы, которые отвечают за рождение музыки. С такими способностями ты свободен. Не полностью. Полностью никто не свободен от убожества. Но дыхание свободы сильнее всего в музыке. Откуда в тебе свобода? А если потренироваться? Ты на соло-гитаре. Седик – бас-гитарист. Ларру посадим на ударные. И будете творить с ритмом и электричеством. Клавишные ведущей роли в роке не играют. Клавишные лишь подтверждают, что рок – это, все-таки, музыка, а не борьба двух стихий. Тут уж виньеточек мы накинем. В стиле Джона Лорда».
В актовом зале была закрытая комната. В ней хранились самодельные колонки, в человеческий рост, с огромными динамиками. В одной колонке динамика-монстра не было. Видно, кто-то унес. Стояло разбитое пианино, а к нему был прислонен небольшой электроорган – знаменитая ионика «Юность». Был также странный клавишный монстр, на стальных ногах. Клавиатура забрана в узкий ящик с крышкой. Если крышку открыть, то показывались ряды электрических датчиков, черных и пыльных. На ящике - лампочка и два провода. Один шел к источнику питания, другой – к усилителю. Если это чудовище подключить, то половина клавиш не подавала признаков жизни, а другая половина издавала звук дребезжащий, словно в клавесине. Мне это нравилось при исполнении виньеток в стиле Баха.
Ударной установки не было. Был порванный бас-барабан, помятые жестяные трубы, разбитые гитары – то ли две, то ли три. Были источники усиления звука. Половина не работали. Машины большие, ламповые. Меняй перегоревшие лампы – и играй.
Было два проигрывателя-чемоданчика. Вертушки не работали, но динамики фурычили. Много проводов, перемотанные изолентой микрофоны, подставки для нот и микрофонные стойки с тяжелыми чугунными основаниями.
Окно в комнате было огромное и выходило в яблоневый пришкольный сад. На окне были длинные пыльные занавески. Кто устроил в музыкальной комнате такой погром?