На Большой Морской - двадцать седьмой автобус. До Кировского (Мариинского) театра. Гергиев устроил декаду Прокофьевской музыки. Исполняют все сочинения. Так в новом здании театра появилась «Золушка». После - «Любовь к трем апельсинам». Все-таки бесспорно суховат, формален Сергей Сергеевич. Написать «Землянку», имея в активе сложнейшие партитуры, не смог. Люди пели (и поют) «Катюшу», «Соловьев», «Синий платочек». Никто не напевает мотив из «Пети и Волка». Сталину, Хренникову и солдату нужна «Темная ночь». Ты ее напиши, а потом ваяй «Ромео и Джульетту». Ромм Михаил: сначала «Ленин в октябре», а уж потом (заработав это право у рабочих и крестьян) - «Девять дней одного года». Дмитрий Дмитриевич систему понимал, не перечил. И вот - пятнадцать симфоний. Есть что показать заформализованному Западу. Можно Шостаковича отправить в Англию обмениваться опытом с Бриттеном и его другом. Голубые ребята, эти англо-саксы, да коммуниста Шостаковича не проймешь. Они ему про общий интерес, а он им: «Работа, только труд. Давай-ка поговорим о новых музыкальных формах».
В автобусе говорливые вьетнамцы. Раньше, вваливаясь в публичное место, бесцеремонно орали французы да англичане. Нынче англо-саксы представлены прослойкой тихих пенсионеров - корявых, разваливающихся. Лет десять назад по-хозяйски завопили китаезы - холеные, молодые. Раздутые покемоны. Пришел черед вьетнамцев - не стесняются, мяукают громко, перекрывая объявления остановок. Наши, как сидели тихонько по углам, так и сидят. Особенно в районе консерватории, куда ходят двадцать седьмой и двадцать второй маршруты, - тоненькие девочки с виолончельными футлярами да пацаны в темных курточках с кожаными коробками для труб и валторн.
В начале двадцать первого века по Питеру болталось много юного отребья в коже, с кольцами в носу, в ушах, в губах. Всклокоченные волосы сиреневого, зеленого цвета. Тяжелые шипастые ботинки. Наколки и черная помада. И эти наигрались. Редко увидишь чудака в мешковатом пальто, брюках-дудочках и зеленых кроссовках без носок. А тут - мяукающие азиаты. Семья. Мальчик-подросток молчит. Отец и мать шумят. Мамаша молода: прямые черные волосы, абсолютно отсутствует грудь. Разевает рот - крупные, кривые зубы дополняют желтый цвет лица. У отца глаза навыкате, будто крупные черные вишни. Увеличены тонкими очочками без оправы - стеклышки, дужки.
На Римского-Корсакова реклама: «Джон Мартин - ждем новую книгу». И еще: «Лучший подарок - продолжение книжной серии «Игра престолов». Спешите купить, пока не разобрали». - «Спешить с приобретением Джона Мартина - не стоит. Тем более не ждал его. Вовсе не подозреваю - кто это», - это уже я.
В сквере у Никольского собора, на полусогнутых, уперев руки в колени, выстроились восемь девиц весьма солидного телосложения. Перед присевшими расхаживает мужичонка - хлипкий, субтильный, прекрасно экипированный: «И - раз! - командует дохляк. - И два!» Внимающие приподнимают ногу, грозно восклицают: «У-у-хх!» Потом, по команде, задирают противоположную ногу. Снова грозное уханье. Топчутся, ухают, все круче распяливают полные колени физкультурницы. Решительнее командует тренер. Девицы, притопывая, медленно продвигаются вперед. Вдруг - резкие выбросы рук, ребрами ладоней вперед. Девичья агрессия не оставляла меня весь первый акт балета.
Дома М. сказал: «В русском языке с предикатами особенности. Нам кажется, что они те, а другие сомневаются в этом. Отсюда трудности русского для иностранцев. Но есть любители нашего, исконного. Музыкальная - та же ведь речь. В нашей музыке, с предикатами, такты, ударения, размеры - все иное. Чайковский и Римский-Корсаков - да! Прокофьев - нет. Рахманинов не смог вырваться от своих, а Стравинский - смог».
Снился сосновый бор. Дождь. Стволы тусклые, желтые. Мокрая дорога. Едет старенький автомобиль «ГАЗ». Голубого цвета. Спрашиваю строго (осознал себя начальником), отчего прислали молоковоз. Оборачиваюсь: восемь человек в фуфайках, с финками, немецкими автоматами. На ремне запасные подсумки. В кабине парень в немецкой форме. Говорит: «Надежно. Фрицы любят молоко. Начнут хлебать с булкой - тут мы их возьмем». Не понимаю, кого брать, где, зачем. Отсутствие ясной задачи, а командовать надо. Приказываю: «На машину все. На полном ходу - в деревню». Несемся. Воды с неба льется много. В деревне пусто. Вбегаем в избу. Никого. Постель смятая. Теплая. Простыни сползли на пол. Только что кто-то вскочил и убежал. Над избой нет крыши. Льет. Серея, намокают простыни. Чувствую, как они холодеют.