Бенуа фасад дома украсили гранитом. Сер, благороден, тяжеловесен. Кроме Кирова, жил здесь Мыльников (профиль Ленина в Кремлевском Дворце Съездов), бывший ректор Академии художеств, к сожалению, ныне покойный. Его дочь преподает живопись там же (жена А., сына чебоксарских А.). Иду бесконечными коридорами, что «прогрызают» подъезды сооружения-монстра. Выскочил из подземелья с полуслепыми лампочками - типичный питерский двор-колодец. Стены старые, желтые, в темных подтеках. Дом видал многое, слезы его черны, с проспекта незаметны. Сквозь подворотню, заползает, как жук, квадратный «Мерседес». Ныряю в подземелье другого корпуса. Снова дворовый «колодец», забитый иномарками. Подземелья выкрашены в белый цвет, чтобы не расшибиться при слабом свечении. Выскакиваю в скверик, отгороженный от проспекта переходом, проложенным по серым гранитным колоннам. Солнце жжет, обрушивается на голову, желает свалить с ног. Чувствуя сопротивление, перебираюсь на противоположную сторону, в тень. Дворники заканчивают подметать обочины, тротуары от лопнувших шариков, слетевших с палочек, красных флажков и «власовских» триколоров. Миную особняк Витте, ощущаю себя старым деревом.
В обширном парке, возле станции метро «Горьковская», высокие заскорузлые стволы темны, пробиться листикам не дают. Внутри стволов бушует зеленое пламя, кипят соки, бегущие повыше, к солнышку. Морщинистая кора тяжела, из последних сил сдерживает древесный пожар весны. Но силы неравны, и изумрудные огоньки лопнувших почек вырываются наружу.
Давно ощущаю стареющую плоть. Она так же тяжела, как темные деревья. Тайны нет. И никакой мудрости. Усталость. Но до сих пор бегут соки во мне. Только не алые, не стремительные. То, что жив, видно по глазам. Они полны жизнью, как лопнувшие почки. Много гуляющих. Дети перепачкались сладким. Мороженого взрослые не жалеют. Если в Чебоксарах обойдется в двадцать девять рублей, то точно такое же в Питере - 40.
Нева огибает Заячий остров. Не просто остра, а опасна и жестока - игла Петропавловского собора. Светило-хищник вонзило иглу в мякоть желтого света, впрыскивает бодрящую энергию просыпающейся земле.
Мост. Реставрируют. По обеим сторонам, на берегах, покрывшихся травкой, - загорающие. В этом месте любил купаться по весне артист Кадочников. В июле-начале августа голые люди откровенны правдой тела: складки, кожа, висящая бессильно на костях, обрюзглость, иссиня-белый цвет спины и ляжек. В начале мая, обрадовавшись внезапному теплу, человек оголяется смело, беззастенчиво. Словно не мог прокашляться, продышаться и - отпустило, дыхание наладилось. Жирная тетка привлекательна свободным дыханием. Сгорбленный старик в обвислых трусах - как на картине Иванова-назарейца «Явление Христа народу»: распахнул легкие, жадно ловит ноздрями аромат молодой зелени.
Остановился. Оперся о перила. Жду - не полезет ли кто в воду. Никто. Просто стоят люди, ставшие симпатичными, дышат. Смотрят на темную воду. В узкую протоку всунули пристань. Прогулочные кораблики, забитые катающимися, отходят от причала один за другим. Слишком благостно. Жарко. Перехожу мост, раздеваюсь, лениво иду к воде. Присматриваюсь. Вода в Неве, стремительно несущейся к заливу, всегда холодна. Вошел по колено. Не так и холодно. Захотелось нырнуть. А как в мокрых трусах сидеть в театре? Скакнет Золушка со сцены в объятия зрителя. Зритель же мокрый. Оставляет на кресле (красном, бархатном) темное пятно. Золушка выскочит испуганно из объятий балетомана и музофила. Неудобно.
Выбираюсь на мокрый песок. Мимо летит гигантский дядька, врезается с обреченным вздохом в черную гладь реки: «У-у-у-хх», - разносится над стенами цитадели. Долго не показывается на поверхности (а проходит очередное прогулочное судно). Голова здоровяка появляется у самого борта катера. Визжат женщины. Капитан бесстрастным голосом, через громкоговоритель, предупреждает: «Граждане! Будьте осторожны на воде! Может затянуть работающим винтом». Купальщик мощными рывками удаляется от плавсредства. Выскакивает на берег с видом озорного мальчишки.
Пересекаю крепость изнутри. Творение Шемякина безобразно в любую погоду. Толпятся люди. Всегда останавливаюсь, слушаю, что скажут. Либо молчат в недоумении, либо ругаются. Мальчик хочет бросить монетку на память. Взрослый мужчина (видно, отец) не позволяет. Говорит знакомое: «Я бы этому Шемякину руки-ноги повыдергал».