Большой зал Капеллы кишит духами прошлого. Говорил же - Чайковский, Глазунов, Блок хаживали. От дверей направо - гардероб, обширный, длинный. Налево небольшой зал, кассы, стенды с афишами, широкая, изломанная поворотами, лестница. Гладкие перила с чугунными шарами. На втором этаже билетный контроль, тетушка в плотном халате с вензелями заведения. Зал - продолговатый куб, «изъеденный» хрусталем: люстры, фиолетовые, малиновые, желтые, раскалено-белые искры от хрустальных подвесок. Помещение опутано коридорами - где узкими, где широкими. Они «вбегают» в зальчики, уютные тупички. Там - старинные диваны с позолотой. Ассоциация с изрезанными моржовыми клыками из Музея Арктики и Антарктики. В настенных проемах бегут олени, собаки, чукчи в нартах. Капелла - гигантская кость. Лазы, просветы. Бродит многочисленная публика. На три четверти - дамы с приятными человеческими лицами. Плыву среди дамочек, как воспаленная докрасна личинка.
В заведении богатый ларек. Прекрасная подборка записей классической музыки. Даже джазменов, толстогубых негров, не было. А тут - расстройство. Джаза как не было, так и нет. Но появился на видном месте Стас Михайлов. Настроение испортилось. Пальцы стали более липкими. Над книжкой о жизни Гайдна лежит подборка фильмов с Кевином Спейси.
Безвкусица дискомфортна. Бежать от дикости: Михайлов и Рахманинов. У продавщицы спрашиваю об увиденном. Побежал искать туалет. Через хитросплетение коридоров вышел через боковой вход во двор. Девушки в черных платьях. Парни накинули на их плечи концертные фраки. Хористы. Солнце потускнело, а белоснежные рубахи парней с галстуками-бабочками вызывающе чисты. Когда растекутся сумерки, рубахи будут светиться во мраке. Все курят. Девицы громко хохочут.
Обратно в подъезд. Ступени лестницы покрыты ковровой дорожкой. Вот раковина, жидкое мыло, туалетная бумага. С удовольствием, долго мою руки в горячей воде. Бумагой, на ходу, вытираю ладони, оглушенный третьим звонком. Масляный Стас Михайлов быстро «стекает» с теплых тряпочек души. Строем в зал входит рота курсантов: наглаженные, стриженые, в зеленой форме. Белые аксельбанты. Командует лейтенант с добрым, блинообразным лицом. Сажусь в самой середине. Сцена заставлена пюпитрами. С одной стороны - плотный парень. Причесанные волосы убраны в хвост, куртка-штормовка. Попахивает коньячком. Молодой человек, словно ожидая чего-то, недоволен. Вот откидывается на спинку стула (в Капелле нет кресел), закатывает глаза, может заржать, застучать копытами. Волосы распустятся, как у Роберта де Ниро в «Сердце ангела». Жуткое предчувствие уравновешивает благообразная старушка в розовой кофточке, что устроилась с другой стороны. Если начнется превращение человека в нечисть, пожилая соседка выручит, обернется розовым ангелом, выхватит огненный меч, пронзит нечестивого.
Место для сражения удобное. В Свиридове, как в русском человеке, святость сильна. Вопросы вызывала вторая часть представления: Глазунов, «Царь иудейский» (пасхальная драма в концертной версии Владислава Чернушенко). Дьявол не лезет в дверь порока. Христос грешников от праведников не отделял («пусть кинет в меня камень, кто сам без греха»). Нечистый крадется по закоулкам храмов, пьет из священных источников, притворно благословляет. История грандиозного произведения туманна. Из-за чего распалась «могучая кучка», куда входили и Балакирев, и Глазунов, и Цезарь Кюи! В каком-то смысле организация более опасная, чем тайные кружки народников, революционеров, бомбистов. Те про справедливую жизнь, а музыканты «кучки» про справедливую Вселенную. Музыкальные «телодвижения» оказались не менее опасными, чем мальчик с бомбами.