Парамон вылетел пулей, Филимон медлил, зевая, словно закутался в персидско-сибирскую (серую) шубу. Вальяжно спустился с крыльца. Молниеносно вспрыгнул на забор. Легок, мерзавец. А я - в двойном войлоке штопаных штанов с начесом. Скинул одну пару. Освободился от войлочных баташек. Надел рваные кроссовки. Свитера скинул. Перчатки - белые, тонкие. Штормовка и хилая шапочка, чтобы прикрыть лысину.
Тормоза на колесах - резиновые валики. Снег, песок, соль - стираются недели за три. На большой скорости торможу подошвами. Педали - в зубцах, мелких, как у Джаббы в «Звездных войнах» (или у Весельчака-У). Впиваются в голый участок кожи. В одно и то же место. Язвы, темные от схватившейся корочки.
Дождь усиливается. Набираю скорость. Параллельно - Парамон: крупный, одноглазый, с порванными ушами. Сопровождает хозяина, как пес. Куртка напитывается спереди холодной водой. Из цвета перележавшего сена становится бурой. Чудится: бегущий Парамон перекинется вперед головой раза три и превратится в серого волчару. Растерзает ради хозяина. Несешься мимо «Мега Мола», людишки (наивные!). Вдруг истошный вопль: «Волк! Здоровый, режет, как баранов…».
Толпа рассыпается, матери хватают неуклюжих малышей. Кто прижимает к груди, кто поднимает высоко над головой. Истерично визжат шины буксующих авто. А Парамон глядит на меня единственным глазом, усмехается, обнажая чудовищного размера клычищи. Снова кувырок. Киска, битая, трепаная жизнью, в боях за кошек. Пометит территорию. Растворится.
В гору, а начавшие заживать язвы сковырнул. Пролетающие машины окатывают грязной водой. Бледно-синие штаны с темными заплатками на коленях - мокрые, хрустят песком, а на оголенных участках ноги - свежая кровь. Алые звезды. Кровят блестящими лучиками. Дома - душ. Омываю раны. Коричневая грязь, извиваются по белому кровавыми ручейками.
На вокзале машины, люди. На майские праздники старшеклассников собирают в кучки, засовывают в плацкарт, как хворост в печку. Состоятельные родители отправляют любимых чад подальше от себя (так их детишки утомили). Вяжут, пакуют, укладывают, перетаскивают из города в город инфантильных переростков готовые на все педработники (о таких говорят: «бывалая женщина»).
Неожиданно встречаю Н. (ох, непростая эта Н., что-то у нее на уме, а на лице полуулыбка). Муж - такой же, только попроще женушки. Странная полуусмешка: «Мы тоже решили – детей в Питер». Мальчик – не ее, а Н.. Небольшой, кряжистый, при ходьбе ногами, будто воздух под себя подгребает. Черная бейсболка сдвинута на бок. Где старшая дочь - не разобрал. Стайки здоровых девиц (вполне оформившихся «лошадок») подгоняют на платформу многое повидавшие «в полях» пастушки. Их кавалеры робко прячутся в салонах «Тойот» и «Ниссанов».
Дождь неожиданно прекратился. Теплый ветер. На мне спортивная куртка, красный, как кровь на ногах, джемпер. В дождь, при ветре, когда вызывающе и тревожно бултыхают ветвями деревья, даже новые дома стареют на десять лет. Линии промыты, продуты, видны рубцы кладки. Старые дома - ободранные, осиротевшие - являют и вовсе блеклый вид. Но тучи уносит. Вот-вот брызнут солнечные лучи.
На перроне, под часами - безумец. Передних зубов нет. Волосы - пакля. Одежда - ветхая. Он счастливо улыбается мне как каннибал-недоумок. Съел бы, да зубов нет: «А…! Моляков… Депутат… Я тебя узнал». Орет громко, заставляя тревожно озираться провожающих. Мерзко. Дураков - все больше. В разгар весны - и подавно. Ловко уворачиваюсь от объятий дурня, пролетаю мимо сочной девицы, сую билет проводнику в фирменном кителе. Забиваюсь в угол.
Не повезло. Катастрофически. Терпеть, как колеса, щелкая, перебирают стыки, еще можно. Хоть болит голова. Ломит тело. А когда вагон забит школярами (возбужденный, бессмысленный гомон), дело - швах. Тупые разговоры, немотивированные повизгивания. В исполнении девиц бессмыслицы агрессивны, едки, как щелок. Съедает мозги, обжигает тело.
Напротив - женщина с отравленным тяжелыми испытаниями лицом. Когда-то была ничего себе. Хоть это хорошо. Не грудастая хабалка или храпящий мужик. Еще две девицы-школьницы на верхних полках. Две - напротив, на боковых. В окне, подпрыгивая, маячит сочная девица. Слабо зовет: «Мама! Мамуля!» Это она соседке с покореженным печалями ликом.